Скоро дыхание старой женщины обрело ритм сна: после каждого глубокого вдоха следовал свистящий выдох. Лис неторопливо поднялся с комптонии и сделал несколько шагов к навесу. Ему требовалось точно просчитать, каковы намерения манекена, или убедиться в полном их отсутствии. Лис оскалился шире. Манекен не отреагировал и на это. Да, определенно дохлый.
Лис подошел к навесу поближе и остановился. Что-то белое появлялось на голове спящей женщины, какие-то белые нити, вроде паутины. Поднимались со щек, расправлялись, прилипали к коже, покрывая ее. Новые нити вытягивались из тех, что уже лежали, быстро формируя маску, которая сначала закрыла лицо, а потом и всю голову. В сумраке навеса кружили мотыльки.
Лис отступил на несколько шагов, принюхался. Ему не нравились эти белые нити. Они точно были живые, но с такой живностью он еще не сталкивался. Даже на расстоянии от этой белизны шел сильный запах, который тревожил лиса: в нем смешивались плоть и кровь, разум и голод, а еще пахло глубокой-преглубокой землей, норой всех лисьих нор. И кто спал в этой великой норе? Не лис, насчет этого двух мнений быть не могло.
Принюхивание перешло в скулеж, лис развернулся и потрусил на запад. Уловил новые звуки – кто-то шел по лесу следом за ним – и помчался со всех лап.
После того как он помог Оскару Сильверу предать завернутую в потертое махровое полотенце Какао земле, Фрэнк проехал два коротких квартала до дома 51 по Смит-лейн, за который продолжал выплачивать ипотеку и в котором, после их с Элейн разрыва, жили только она и их двенадцатилетняя дочь.
Еще два года назад, пока бюджет штата это позволял, Элейн была социальным работником, но теперь работала на полставки в одном из магазинов благотворительной организации «Гудвилл» и была волонтером на двух продуктовых складах и в Центре планирования семьи в Мейлоке. Плюс заключался в том, что отпала необходимость нанимать человека, который присматривал бы за Наной. Когда заканчивался учебный день, никто не возражал, если Нана находилась в магазине с матерью. Минус состоял в другом: они могли лишиться дома.
Фрэнка это тревожило больше, чем Элейн. Собственно, ее это, похоже, совершенно не тревожило. Она, конечно, все отрицала, но Фрэнк подозревал, что она рассчитывала использовать продажу дома как предлог для переезда в другой регион, возможно, в Пенсильванию, где проживала ее сестра. Если бы это произошло, Фрэнк виделся бы с дочерью не раз в две недели по выходным, а раз в два месяца, в лучшем случае.
За исключением этих гостевых дней он всеми силами старался избегать дома. А если удавалось договориться с Элейн, чтобы та привезла дочь к нему, предпочитал этот вариант. Воспоминания, связанные с домом, рвали душу: чувство несправедливости и неудачи, заделанная дыра в стене на кухне. Фрэнк чувствовал, что его обманом вышвырнули из собственной жизни, лучшая часть которой прошла именно в доме 51 по Смит-лейн, аккуратном, простеньком фермерском доме с уткой на почтовом ящике, которую нарисовала его дочь.
Однако из-за зеленого «мерседеса» визит стал неизбежным.
Сворачивая к тротуару, он заметил Нану, рисовавшую мелом на подъездной дорожке. Этим обычно занимались дети помладше, но у его дочери открылся талант к рисованию. В прошлом учебном году она получила второй приз на конкурсе закладок, который провела местная библиотека. Нана нарисовала «стаю» книг, летящих, как птицы, на фоне облаков. Фрэнк заказал для рисунка рамку и поставил в своем кабинете. Он все время на него смотрел. Это же прекрасно – книги, летящие в воображении маленькой девочки.
Нана сидела, скрестив ноги, в солнечном свете, подсунув под попу автомобильную шину и разложив веером радугу мелков. Помимо художественного дара, а может, именно благодаря ему, Нана умела везде устраиваться поудобнее. Она была неторопливым, мечтательным ребенком, скорее в отца, чем в энергичную мать, которая никогда не ходила вокруг да около, а сразу брала быка за рога.
Фрэнк наклонился, распахнул дверцу пикапа.
– Эй, Ясноглазка. Подойди сюда.
Она прищурилась, глядя на него.
– Папуля?
– Насколько мне известно, да. – Он старательно улыбнулся. – Пожалуйста, подойди.
– Прямо сейчас? – Она уже смотрела на свой рисунок.
– Да. Немедленно. – Фрэнк глубоко вдохнул.
Он начал, как выражалась Элейн, «заводиться», только когда собрался уезжать от судьи. То есть начал выходить из себя. Но с ним такое случалось крайне редко, что бы она ни думала. А сегодня? Поначалу все было хорошо. Потом, сделав пять шагов по лужайке Оскара Сильвера, он словно задел невидимый переключатель. Иногда такое происходило. Как в тот вечер, когда Элейн достала его из-за криков на родительском собрании и он пробил дыру в стене. Нана убежала наверх, плача, не понимая, что иногда ты бьешь что-то, чтобы не ударить кого-то. Или эта история с Фрицем Мишемом, когда он действительно отчасти потерял контроль над собой. Но Мишем получил по заслугам. Любой, кто делает такое с животным, заслуживает наказания.