– В душевой телевизор, – вырвалось у Терри. Он не ответил на вопрос, сказал глупость, но ничего другого ему в голову не пришло. Кроме разве что еще одной глупости: «Скрипучее колесо» уже открылось? Рановато, конечно, но в такое утро человек имеет право на один, а то и два стакана пива. Должна быть такая привилегия после отвратительных трупов и жуткой гадости на человеческих лицах. Терри продолжал смотреть на Тиффани Джонс, которую медленно, но верно поглощало это странное белое вещество. Однако заставил себя ответить на вопрос: – Только на ней.
И тут Роджер Элуэй озвучил мысль, которая вертелась в голове у каждого:
– Парни, а если эта хреновина заразная?
Никто не ответил.
Терри краем глаза уловил движение и развернулся к трейлеру. Поначалу решил, что с крыши поднялась туча бабочек, но бабочки всегда яркие, а эти были коричнево-серыми. Не бабочки – мотыльки. Сотни мотыльков.
Двенадцатью годами ранее, в душный день позднего лета, в службу по контролю за бездомными животными поступил звонок о еноте, забравшемся под амбар, который местная епископальная церковь переоборудовала под пастырский центр. Тревогу вызывало возможное бешенство животного. Фрэнк приехал сразу. Надел маску и перчатки до локтей, забрался под амбар, направил луч фонаря на енота, который тут же метнулся в сторону, как и положено здоровому зверю. На том бы все и закончилось (бешеные еноты – серьезная проблема, но не здоровые), если бы красивая женщина двадцати с небольшим лет, которая показала Фрэнку дыру под амбаром, не предложила ему стакан синего «Кул-эйда» с распродажи выпечки, проходившей на автомобильной стоянке. Вкус Фрэнку не понравился – слишком разбавленный, маловато сахара, – но он выпил этой бурды на три доллара, чтобы постоять на жухлой траве церковного двора, болтая с этой женщиной, потому что внутри у него все трепетало от ее восхитительного заливистого смеха и манеры упирать руки в бедра.
– Не пора ли вам вернуться к выполнению своих обязанностей, мистер Джиэри? – наконец спросила Элейн присущим ей тоном, обрубая разговор ни о чем и переходя к делу. – Я с радостью позволю вам куда-нибудь меня пригласить, если вы избавите нас от этого безобразника, который убивает живых существ под полом церкви. Такое у меня предложение. И у вас губы посинели.
Он вернулся после работы и заколотил досками дыру под амбаром – извини, енот, но мужчина должен делать то, что должен, – а потом повез свою будущую жену в кино.
Двенадцать лет тому назад.
Так что же случилось? Была ли причина в нем, или их совместная жизнь исчерпала себя?
Долгое время Фрэнк думал, что у них все отлично. Ребенок, дом, хорошее здоровье. Разумеется, были и проблемы. Денег едва хватало. Нана была не самой прилежной ученицей. Иногда у Фрэнка возникало ощущение… ну… заботы выматывали его, а в таком состоянии он становился нервным. Но недостатки были у всех, и за двенадцать лет человек может сорваться. Вот только его жена воспринимала ситуацию иначе. И восемью месяцами ранее подробно объяснила ему, как именно.
Своим мнением она поделилась с ним после знаменитого удара в стену. А незадолго до знаменитого удара в стену она сказала ему, что отдала восемьсот долларов своей церкви, которая проводила кампанию по сбору средств на прокорм детей в какой-то чудовищно далекой, никому не ведомой части Африки. Фрэнк не был бессердечным: он сочувствовал страдающим. Но ты не отдаешь деньги, которые не можешь позволить себе отдать. Ты не рискуешь благополучием собственного ребенка, чтобы помочь чьим-то еще детям. И вот что странно: известие о том, что ежемесячный взнос по ипотеке улетел за океан, не стало причиной знаменитого удара в стену. Удар этот вызвали последующие слова Элейн и выражение лица, пренебрежительное и непреклонное, с которым она их произносила: Это было мое решение, потому что это были мои деньги. Как будто брачные обеты, которые она давала, ничего не значили для нее все эти одиннадцать лет, как будто она могла делать все, что заблагорассудится, не ставя его в известность. Вот тогда он и врезал по стене (стене – не Элейн), и Нана убежала наверх, рыдая, а Элейн безапелляционно заявила: «Скоро ты сломаешься и начнешь срывать злость на нас, малыш. Придет день, когда это будет не стена».
И ни слова, ни дела Фрэнка не могли ее переубедить. Она предоставила ему выбор: разъехаться или развестись. Фрэнк выбрал первое. И ее предсказание не сбылось. Он не сломался. И точно знал, что такого не случится. Он чувствовал в себе силу. Потому что ему было кого защищать.