— О'кей. — Кивок, который она ему подарила, был кивком робота.
Там, на тротуаре, она нарисовала ветвистое дерево, его крона шла вверх по одной стороне подъездной дорожки, его обветшавший ствол разрезал дорожку пополам. Мох свисал с ветвей, и цветы покрывали растительность. Корни спускались вниз к контуру подземного озера.
— Мне нравится то, что ты там нарисовала, — сказал он и улыбнулся.
— Спасибо, папа, — сказала Нана.
— Я просто не хочу, чтобы ты пострадала.
Улыбка на его лице сошла на нет. Его дочь фыркнула и подарила ему еще один кивок робота. Он знал, что она глотает слезы.
— Эй, Нана… — Он начал, но тут внутренний голос, который он уже слышал ранее, сказал ему: с неё хватит. Просто оставь её в покое.
— Пока, папа. — Она протянула руку и осторожно захлопнула дверь фургона. После чего развернулась и побежала по подъездной дорожке, разбрасывая мелки, ступая по дереву, размазывая зелень и черноту ствола. Опустив голову. Её плечи дрожали.
Дети, сказал он себе, не всегда могут оценить, когда ты пытаешься поступать правильно.
На столе Клинта было три рапорта за ночь.
Первый был относительно предсказуемым: один из офицеров, дежуривших предыдущей ночью, предположил, что Энджела Фицрой, что-то замышляет. Когда выключали освещение, Энджела пыталась вовлечь офицера в дискуссию по вопросам семантики.[57] К администрации в Дулинге все заключенные должны были обращаться «офицер». Синонимы типа «охранник» или «тюремщик», не говоря уже о — разумеется! — оскорбительных обращениях типа «вертухай» или «засранец», были неприемлемы. Энджела спросила офицера Веттермора, понимает ли он по-английски. Конечно же, они были охранниками, сказала Энджела. Они могли быть офицерами, не вопрос, но как они могли не быть охранниками, если они охраняли. Разве они не охраняли заключенных? Если ты испек торт, разве ты не пекарь? Если ты выкопал яму, разве ты не копач?
Предупредил заключенную о том, чтобы она немедленно прекратила дискуссию и зашла в камеру, если не хочет последствий, писал Веттермор. Заключенная прекратила и вошла в камеру, но после спросила: «Как мы можем ожидать, что заключенные будут следовать правилам, когда само слово правило не имеет никакого смысла?» Тон заключенной был угрожающим.
Энджела Фицрой была одной из немногих женщин в тюрьме, кого Клинт считал по-настоящему опасной. Основываясь на его контактах с ней, он считал, что она может быть социопатом.[58] Он никогда не испытывал в ней сочувствия, а список её правонарушений был весьма внушительным: наркотики, драки, угрозы.
— Как бы ты чувствовала себя, если бы человек, на которого ты напала, умер от травм, Энджела? — Спросил он ее во время сеанса групповой психотерапии.
— Э-э, — сказала Энджела, опустившись в кресло, ее глаза блуждали по стенам его кабинета. — Я бы чувствовала себя, э-э, довольно плохо — я думаю. — Потом она шлепнула губами и перевела взгляд на репродукцию Хокни. — Поглядите на эту фотку, девочки. Не хотели бы вы туда попасть?
Хотя обвинение в нападении было достаточно серьезным — мужчина на стоянке большегрузов сказал Энджеле что-то, что ей не понравилось, и она сломала ему нос бутылкой из-под кетчупа — были все признаки того, что ей сошло с рук что-то гораздо серьезнее.
Детектив из Чарльстона приезжал в Дулинг, чтобы попросить Клинта помочь в деле, связанном с Фицрой. Детектив хотел раздобыть информацию о смерти бывшего домовладельца Энджелы. Это произошло за пару лет до ее нынешнего ареста. Энджела была единственной подозреваемой, но не было ничего, кроме места, связывающего её с преступлением, и не было очевидного мотива. Однако дело было в том (как знал сам Клинт), что для Энджелы не нужно было никакого очевидного мотива. Недостачи двадцати центов вполне могло хватить для того, чтобы она взорвалась. Детектив из Чарльстона излучал почти что радость, описывая труп домовладельца:
— Похоже, старик упал с лестницы и сломал шею. Но коронер сказал, что кто-то еще до его смерти поработал над его хозяйством. Яйца были — я забыл, как коронер выразился точно, сказал ли он — смяты или что-то там ещё. Но, говоря простым языком, он сказал:
— Они были практически раздавлены.
Клинт не имел права разглашать информацию о своих пациентах и сказал об этом детективу, но позже он попытался расспросить о происшедшем Энджелу. С выражением безразличного удивления она ответила:
— Яйца могут сминаться?
Он сделал запись в блокноте: выбрать время и сегодня же заглянуть к Энджеле, изложить свой взгляд на семантику.
Второй рапорт касался заключенной, занимающейся уборкой помещений, которая утверждала, что тюремная столовая подверглась нашествию мотыльков. Проверка, которую провел офицер Мерфи, не обнаружила никаких мотыльков. Заключенная охотно сдала мочу на анализ — чисто — никаких следов наркотиков или алкоголя.
Кажется, это был тот случай, когда заключенная предприняла попытку вывести дежурного офицера из равновесия, а сам офицер захотел в полной мере отплатить ей той же монетой. Клинт не был заинтересован в продолжении хождения по кругу, включившись в их игру. Он разомкнул его.
Последний инцидент был связан с Китти Макдэвид.
Офицер Веттермор бегло записал все её бредни: Черный Ангел поднялся от корней и спустился с ветвей. Ее пальцы сеют смерть, ее волосы полны паутины, а сон — ее царство. После введения дозы Халдола[59] ее перевели в Крыло А.
Клинт покинул свой кабинет и прошел через административное здание в сторону восточной части тюрьмы, где находились камеры. Тюрьма имела форму строчной буквы «Т» с длинным центральным коридором, известным как Бродвей, проходящим параллельно идущим снаружи шоссе № 17/ Западной Лавин. Кабинеты администрации, коммуникационный центр, офицерские раздевалки, зал отдыха персонала и учебные классы располагались на западном конце Бродвея. Другой коридор, Мэйн-стрит, проходил перпендикулярно Западной Лавин. Одним концом, Мэйн-стрит выводил к входным воротам тюрьмы, а другим — в мастерские, подсобное помещение, прачечную и спортивный зал. Пересекшись с Мэйн-стрит, Бродвей продолжался на восток, проходя мимо библиотеки, столовой, комнаты свиданий, медсанчасти и приемного отделения, прежде чем добраться до трех Крыльев с камерами.
Железная дверь отделяла камеры от Бродвея. Клинт остановился у двери и нажал на кнопку звонка, который уведомлял Будку, что кто-то хочет войти. Зазвучал зуммер, и электрический замок двери открылся с характерным клацаньем. Клинт вошел в дверь.
Эти Крылья, А, B и C, располагались в форме пинцета. В центре пинцета находилась бронированная кабина или в простонародье, Будка, сараеподобная конструкция, с пуленепробиваемыми стеклами. Там находились офицеры, занимающиеся визуальным контролем над заключенными и коммутатор.
Хотя большая часть заключенных пересекались во дворе и в других местах, Крылья были организованы в соответствии с теоретической опасностью, представляемой каждым заключенным. В тюрьме было шестьдесят четыре камеры; двенадцать в Крыле А, двенадцать в Крыле С и сорок в Крыле В. Камеры в A и C располагались исключительно на первом этаже; камеры Крыла B располагались на первом и втором этажах.
Крыло А было медицинским, хотя некоторые заключенные, считавшиеся «тихими» также размещались здесь, в дальнем конце коридора. Заключенные, не обязательно тихие, но «устойчивые», такие как Китти Макдэвид, размещались в Крыле В. Крыло С было для нарушителей порядка.
Крыло С было наименее густонаселенной резиденцией, половина из двенадцати камер в настоящее время пустовали. Когда происходила драка или другое серьезное нарушение дисциплины, заключенную в официальном порядке выводили из камеры и помещали в одну из «глаз»-камер Крыла C. Заключенные называли их Дроч-камерами, потому что потолочные камеры позволяли офицерам непрерывно наблюдать за тем, что делала заключенная. Под этим подразумевалось, что следя за ними, мужчины-офицеры испытывали возбуждение, Но эти камеры были необходимостью. Если заключенная пыталась совершить членовредительство или даже покончить с собой, вы должны были своевременно все увидеть, чтобы это предотвратить.
58
расстройство личности, характеризующееся асоциальностью, игнорированием социальных норм, импульсивностью, агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности.
59
или