— Разумеется, — ответил я. — Ни за что на свете не пропущу новое расследование! Встретимся у Пакстона?
— Согласен.
Одевался я со всей поспешностью. Судя по рассказу Корама, тайна казалась необъяснимой. Ответит ли Морис Клау на наш отчаянный ночной призыв? Клау не мог надеяться получить сколько-нибудь значительный гонорар, так как Пакстон был небогат; но справедливость в отношении выдающегося человека, которого я имею честь представлять на этих страницах, заставляет сказать, что денежные соображения, похоже, не играли никакой роли в жизненной философии Мориса Клау. Его вдохновляла, мне кажется, чистая любовь к криминологическому искусству; а эта загадка и ее причудливые детали — древний пояс танцовщицы — страх модели, заявившей, что статуя движется — вполне могли, думал я, привлечь внимание Клау.
Через десять минут я был у Пакстона. Скульптор совещался с Корамом в гостиной. Корам впустил меня в дом.
— Вы хотите сказать, — обратился он к Пакстону, продолжая разговор, прерванный моим появлением, — что статуя попросту растворилась в воздухе?
— Двойная дверь, которая выходит на улицу, была надежно заперта на замок и засов; садовая калитка также была заперта; я находился в саду, на расстоянии менее десяти ярдов от студии, — отвечал Пакстон. — И несмотря на все это, статуя Никрис исчезла, не оставив и следа!
В пропажу скульптуры трудно было поверить, но лицо говорившего служило лучшим тому доказательством. Я ужаснулся при виде измученного, осунувшегося скульптора.
— Мне конец! — сказал Пакстон и продолжал снова и снова повторять эти слова.
— Дорогой друг, — воскликнул я, — вы ведь сохраняете надежду найти скульптуру? В конце концов, такое ограбление невозможно совершить, не оставив хоть каких-то улик.
— Ограбление! — повторил Пакстон, глядя на меня со странным выражением. — Вы были бы не так уверены, что речь идет об ограблении, Сирльз, услышь вы то, что слышал я!
Я обернулся к Кораму, но тот лишь пожал плечами.
— О чем вы говорите? — спросил я.
— Разве Корам не рассказал вам?
— Он сказал, что ночью вас что-то разбудило. Вы вышли из студии, намереваясь разобраться, что случилось.
— В общих чертах, все верно. Я и в самом деле проснулся — и разбудил меня голос!
— Голос?
— Прошло часа два с тех пор, как вы ушли. Я крепко спал и внезапно проснулся и сел в кровати: мне послышалось, что прямо за дверью кто-то вскрикнул.
— Что же это был за возглас?
— Вначале я не сумел понять; но спустя недолгое время вскрик повторился. Голос был скорее не мужской, а мальчишеский; этот голос произнес только одно слово: «Никрис!»
— И затем?
— Я выпрыгнул из кровати и на мгновение замер — все это казалось просто невероятным. В студии, как вы знаете, нет электричества, иначе я бы непременно включил свет. Примерно с минуту я колебался, после отдернул занавески и стал прислушиваться у двери. В этот миг крик донесся в третий раз — теперь я точно мог сказать, что кричал кто-то, стоявший прямо за дверью.
— Вы имеете в виду дверь, выходящую в сад?
— Да, да — дверь рядом с тем местом, где стоит моя койка. Тут я наконец принял решение. Я взял маленький револьвер, который постоянно держу под рукой с тех пор, как закончил работу над статуей Никрис, отпер дверь и вышел в сад…
У дома послышался шум колес экипажа — кэба или автомобиля. Раздался громыхающий голос. Корам бросился к двери.
— Морис Клау! — воскликнул я.
— Доброе утро, мистер Корам! — донесся из темноты этот неповторимый голос. — Доброе утро, мистер Сирльз!
Вошел Морис Клау.
На нем был коричневый допотопный котелок и длинный потрепанный плащ с пелериной; под плащом блестели лаком остроносые парижские туфли. Глаза, скрытые пенсне в золотой оправе, внимательно вглядывались в темные уголки вестибюля. Реденькую бесцветную растительность едва ли можно было назвать украшением массивного подбородка Клау. В сумрачном свете на его лице, показавшемся мне более желтым, чем обычно, проступали мертвенные синеватые тени.
— А это, — продолжал Морис Клау, когда взволнованный скульптор сделал шаг вперед, — мистер Пакстон, потерявший свою статую? Доброе утро, мистер Пакстон!
Он поклонился, сняв котелок и обнажив свой величественный, высокий лоб. Корам собрался было запереть дверь.
— О, нет! — остановил его Морис Клау. — Дочь моя принесет мне подушку!
Пакстон недоумевающе глядел на эту сцену; в его взгляде отразилась полная растерянность, когда вошла Изида Клау с огромной красной подушкой в руках. Плащ скрывал ее гибкую фигуру, поднятый капюшон обрамлял смуглое прекрасное лицо — впечатление она производила завораживающее. Изида поровну наградила нас с Корамом одной из своих ослепительных улыбок.