До самого моего отъезда не произошло ничего интересного. В последующие шесть дней мои мысли частенько возвращались к призраку Грейнджа и загадке пребывания Мориса Клау в Фрайарс-хаузе, что порядком мешало моей работе. В субботу утром я получил телеграмму:
Можете ли присоединиться к нам на выходных — автомобиль будет ждать в 2:30. Телеграфируйте ответ.
С наилучшими пожеланиями.
Лейланд.
Я решил принять приглашение; чем бы ни занимался Морис Клау в Фрайарс-хаузе, он наверняка преследовал какую-то иную цель, нежели отдых в сельской местности — и любопытство мое не знало границ. Итак, я упаковал вещи; день был чудесный, и в пять часов вечера я уже пил чай в напоминавшей монастырскую залу комнате бывшего аббатства.
— Грейндж покинут, — произнес в ответ на мой вопрос сэр Джеймс.
— Заколочен, о да! — загрохотал Морис Клау. — Какая жалость! Какая жалость!
В течение дня случилось несколько происшествий, задним числом показавшихся мне важными. Тем не менее, я не стану упоминать о них и перейду прямо к тому, что можно смело назвать катастрофическим финалом этого необычного дела.
Мы вчетвером обедали в комнате, в древности явно служившей монахам трапезной. Климент Лейланд появился поздно и едва успел переодеться к обеду; он показался мне изможденным и обеспокоенным. Я решил, что ему не дают покоя какие-то заботы личного свойства; его мягкие и сердечные манеры, похоже, скрывали неотвязные мрачные мысли. Бледное бритое лицо, так похожее и одновременно так отличавшееся от загорелого лица сэра Джеймса, казалось маской, которая ничего не сказала бы самому дотошному наблюдателю; и все же я сознавал, что истинный Климент Лейланд скрыт от меня — не исключено, что и от всех нас.
Мне не терпелось узнать, рассказал ли Морис Клау сэру Джеймсу о потайной комнате в Грейндже; разумеется, меня бесконечно интересовал и ящик, видеть который мне довелось лишь мельком — ящик, найденный Морисом Клау в тайном убежище. Но мое любопытство так и осталось неудовлетворенным.
Приходилось ли вам испытывать ощущение близящейся беды, что порой становится предвестником трагических событий? Оно охватило меня тем вечером, еще за обедом; после, когда мы перешли в библиотеку и закурили сигары, оно зловещим образом усилилось. Мне казалось, что я стою на краю пропасти. В буквальном смысле, я не слишком ошибался. Морис Клау, к большому неудовольствию сэра Джеймса, завел разговор о привидениях. Я видел, что он то и дело поглядывает на часы, а на его пергаментном лице появилось странное выражение.
— Не примечательно ли, — сказал он, — что бедные духи заключены, канарейкам подобно, в свои клетки? Никогда не парят они свободно, те призраки. Смеющийся демон Грейнджа — поглядите на него. Остается он в том пустынном, заброшенном доме; он…
Явление ужаса прервало его слова.
Монастырскую тишину разорвал раскат злобного хохота, завершившийся гортанной скороговоркой.
Хохот прокатился по комнате, проник в каждую клеточку моего тела. Звук отдалился — и смолк.
Сэр Джеймс, вцепившись в кожаные подлокотники кресла, словно окаменел. Я был охвачен страхом. Морис Клау стоял в эту минуту позади меня, у книжного шкафа, и видеть его я не мог. Но я никогда не забуду лицо Климента Лейланда! Пред ним точно предстала сама Смерть. Его глаза вылезли из орбит, зубы беспрестанно стучали.
— Святые небеса! — еле прошептал он. — Что это? О Боже! Что это? Заберите его — заберите!
Послышался размеренный голос Мориса Клау:
— Заберите его вы, мистер Лейланд!
Климент Лейланд вскочил на ноги; он раскачивался, как пьяный, а его сверкающие безумием глаза вперились в Клау.
— Вы — вы, — ахнул он.
— Я! — громыхнул Морис Клау. — Я нашел потайное убежище якобитов в Грейндже, и в нем обнаружил я коробку! А! Уставились вы! Продолжайте таращиться, друг мой! Вернул я коробку на место, изучив прежде содержимое ее! Что? Демонический сей хохот страшит вас? Спускайтесь же, мистер Лейланд, спускайтесь и приведите демона — того, кто хохочет!
Сэр Джеймс застыл в кресле; я также не в силах был пошевелиться. Но при виде того, что произошло далее, мы оба вскочили со своих мест. Морис Клау шагнул к глубокой нише, ступил на гулкий дубовый пол и с усилием нажал плечом на стену, казавшуюся несокрушимой.
Часть стены повернулась, как дверь на петлях, открыв темный провал.
Морис Клау замер в нише, подобно причудливой статуе, указывающей рукой в черную бездну.
— Спускайтесь, друг мой! — вскричал он. — Тот, кто смеется, на седьмой ступени!