В его глазах сиял еле сдерживаемый восторг. Мы, четверо слушателей, молча смотрели на него; и вновь доктор нарушил молчание.
— Вы говорите, что во время церемонии звучат слова?
— Первая ее часть включает длинную молитвенную песнь.
— Но ведь древнеегипетский, в качестве разговорного языка, давно мертв?
— Точное произношение утрачено, спору нет; однако многие умеют говорить на этом языке, в том числе и я.
— И я, — мрачно загромыхал Морис Клау. — Но необходимая обстановка? А, друг мой?
— Вот уже год я разыскиваю предметы, упомянутые в папирусе. Теперь моя коллекция полна. Кое-что я сам изготовил из описанных Хамисом материалов. В ряде случаев материалы эти было крайне трудно раздобыть. Но мне удалось целиком воссоздать храм Изиды! Точнее, орудие инициации Хамиса — маленькую камеру, которую он описывает сжато и детально. Моя реконструкция завершена; поэтому я и просил вас встретиться со мною этим вечером.
— Сколько времени вы потратили на свои исследования? — спросил Фэйрбенк.
Он задал вопрос тоном врача, расспрашивающего пациента о симптомах болезни; Брирли тотчас распознал этот тон и буквально взорвался от негодования.
— Фэйрбенк, — хрипло проговорил ученый, — мне кажется, вы считаете меня сумасшедшим!
Его бледное, исхудалое лицо, длинные, растрепанные светлые волосы и гневный взгляд, устремленный на собеседника, и в самом деле навевали мысли о желтом доме.
— Право, старина, что за странная идея! — успокоил его доктор. — Признаюсь, мой вопрос был вызван профессиональными соображениями: я подумал, что ваши труды отняли у вас слишком много сил. Вы последний человек на свете, которого я мог бы заподозрить в сумасшествии, Брирли, но за нервы ваши я не поручусь, если вы не бросите на время свои занятия.
Брирли улыбнулся и снова беспечно помахал рукой.
— Прошу прощения, Фэйрбенк, — сказал он. — Обычному человеку мои идеи и впрямь могут показаться фантастическими. Полагаю, это и делает меня таким раздражительным.
— Вы чересчур надеетесь на результаты того, что в лучшем случае является гипотетическим предположением, Брирли. Перевод манускрипта сам по себе — немалое достижение. На вашем месте я предоставил бы оккультные материи разного рода обществам духовидцев. «Сапожник, не суди…», знаете ли[47].
— Я слишком далеко зашел, — возразил Брирли. — Нужно довести дело до конца.
— Вы слишком многое поставили на карту, — строго произнес доктор. — Обещайте мне, что если ваш последний эксперимент ничего не даст, вы откажетесь от дальнейших исследований.
Брирли задумался.
— Вы вправду считаете, что я чересчур увлекся?
— Конечно, — был ответ. — Отдохните месяц-другой.
— Это невозможно.
— Почему же?
— Церемония должна состояться в первую ночь месяца Паини, десятого месяца священного года Сотис[48]. Он соответствует апрелю юлианского календаря.
— Да, — громыхнул Морис Клау, — нынешняя ночь!
— Ну как же! — воскликнул я. — Разумеется! Вы хотите сказать, Брирли, что собираетесь провести свой эксперимент прямо сейчас?
— Именно так, — последовал спокойный ответ. — Я пригласил вас всех, и в особенности мистера Мориса Клау, с тем, чтобы провести его в присутствии компетентных свидетелей.
Морис Клау покачал массивной головой и принялся многозначительно пощипывать свою реденькую, бесцветную бородку. Слова Брирли застали нас всех врасплох; у меня мелькнула мысль, что первое апреля — самая подходящая дата для подобного предприятия[49]. Говоря по правде, я начинал серьезно сомневаться в здравом рассудке Брирли.
— Слугам я дал выходной, — сказал ученый. — Они отправились в театр; никто не сможет прервать эксперимент.
Его лихорадочный энтузиазм оказался заразителен и странным образом начинал оказывать свое воздействие и на меня.
— Поднимемся наверх, — продолжал он. — Там я объясню, что следует делать.
Морис Клау увлажнил свой лоб вербеной.
Доктор Фэйрбенк!
Фэйрбенк вздрогнул и остановился, ощутив на руке прикосновение женской ладони. Айлса Брирли отстала от брата и теперь стояла перед нами. В густой тени коридора едва различалась ее фигурка, и лишь один заблудший луч высвечивал чистый овал ее лица и золотил белокурые локоны.
Ей нужна была помощь, поддержка. Я и раньше читал это в ее глазах. Уголки ее прелестного рта горестно опустились, и я ощутил в сердце жалость.
47
«Сапожник, суди не выше сапога» — фраза, приписываемая Апеллесу, знаменитому греческому художнику IV в. до н. э., который осадил этими словами сапожника, вздумавшего критиковать его живопись.
48
Официальный древнеегипетский календарь на момент ввода был, как считается, синхронизирован с гелиакическим восходом звезды Сириус (Сотис).
49
Т. е. в «день дураков». Выше автор пишет, однако, что дело было «августовским вечером».