Тем временем, в Креспинге появился мистер Исаак Гейдельбергер, чей зловредный характер вскоре стал известен всей округе. Это был немецкий еврей, рослый ловкач с грубыми крупными чертами лица и черными усиками, старательно подстриженными в напрасной попытке скрыть линии рта, которые вполне подошли бы Нерону. Через неделю после смерти сэра Ричарда Гейдельбергер вступил во владение Креспи-холлом.
Новый владелец привез с собой некоего Хаймера, своего рода доверенного секретаря; рассчитав Райдера, старого лакея, эти два джентльмена устроились со всеми удобствами. Достаточно скоро выяснились и их планы: они намеревались превратить величественное старинное поместье в «загородную гостиницу для приезжих».
Отношения между рослым евреем и Райдером, который за время службы успел скопить немного денег и обосновался в Креспинге, были очень напряженными. Как-то вечером самодовольный Гейдельбергер зашел в «Гоблетс», старинный трактир в деревне — и вспыхнула открытая перебранка. Бывший лакей заявил:
— Сэр Ричард, со всеми его грехами, был когда-то добрым английским джентльменом. Не будь таких, как вы, он и умер бы добрым английским джентльменом!
Трагедия произошла ровно неделю спустя.
— Теперь мы подходим к главному, а? — прервал рассказ Морис Клау. — А также подъезжаем к вокзалу! Попрошу вас заказать нам купе первого класса!
Инспектор Гримсби поспешил исполнить его просьбу. Когда поезд отошел от перрона, он возобновил свой рассказ.
— Насколько я понимаю, дело было так.
(Далее я сокращаю повествование инспектора и передаю его своими словами).
«Гоблетс» уже закрывался, и деревенские жители, которые привыкли встречаться там каждый вечер, стояли под раскачивающейся на ветру вывеской. В эту минуту на улице показался человек; он бежал со стороны Креспи-холла и, заметив кучку завсегдатаев, бросился к ним. Это был Хаймер, секретарь Исаака Гейдельбергера. Он был без шляпы, дряблое лицо его выражало ужас.
— Скорее! — задыхаясь, прохрипел он. — Где живет доктор?
— В предпоследнем доме, — сказал кто-то. — А что случилось?
— Убийство! — закричал Хаймер и помчался вниз по улице.
Благодаря этой драматической сцене мир впервые узнал о происшествии, получившем позднее широкую огласку. Факты, вскоре ставшие известными всей стране, вкратце были таковы:
Гейдельбергер и его секретарь, поселившись в поместье, занялись описью содержимого Креспи-холла и составлением схем перестройки комнат, а также новой планировки заброшенных угодий. Эту работу они практически закончили и собирались, если ничего не помешает, назавтра передать старое поместье в руки целой армии строительных рабочих из Лондона.
Приблизительно в половине седьмого вечера Гейдельбергер вошел в комнату Хаймера и сообщил, что ожидает посетителя. Секретарь, с головой ушедший в бумаги, не стал переспрашивать Гейдельбергера: он счел, что речь идет об архитекторе или же о лондонском камердинере хозяина. Затем Гейдельбергер направился в библиотеку, сказав Хаймеру, что до утра тот ему не понадобится.
Между восьмью и половиной девятого — точнее Хаймер сказать не мог — раздался звонок (со стороны черного хода). Секретарь рассудил, что Гейдельбергер впустил посетителя и уединился с ним в библиотеке.
Первым признаком надвигающейся беды стал громкий и рассерженный возглас, который донесся, по всей видимости, из старого пиршественного зала, что находился над комнатой секретаря; был безошибочно различим голос Гейдельбергера.
Вскочив со стула, Хаймер сделал шаг к двери и замер в нерешительности. Сверху донеслось рассерженное бормотание, ясно послышался голос еврея, после внезапные звуки борьбы; потолок задрожал, точно в зале схватились два грузных человека, всю комнату сотряс гулкий удар и Хаймер услышал пронзительный крик. Он смог разобрать только обрывок последнего слова, звучавшего как «поле».
Достаточно сказать, что все это время Хаймер стоял, как вкопанный, у открытой двери, чтобы назвать его трусом. По сути дела, лишь его рассказы о явлении призрачных фигур в картинной галерее и нежелание покидать комнату после наступления темноты заставили Гейдельбергера — человека совершенно иного склада — выписать из Лондона своего камердинера.
Наконец Хаймер, движимый не только благородными мотивами, но и страхом, порожденным внезапной тишиной, вытащил из ящика револьвер, взвел курок и, держа револьвер наготове в одной руке, а другой, поднимая лампу, начал взбираться, весь дрожа, по ступеням узкой лестницы, ведущей к двери под балконом менестрелей. Возясь с дверью, Хаймер поставил лампу на пол — и в этот миг в зале раздался какой-то звук, похожий на скрежет ключа в плохо смазанном замке.