Так вот, размышляя об этом, я пришел к выводу (и, если я не ошибаюсь, то Вам тоже предстоит испытать это на себе), что нахождение в портале либо поблизости от него оказывает влияние на биологический возраст человека, – моя жена, оказавшаяся в непосредственной близости от открывшегося в 1938 году портала, жива до сих пор и прекрасно себя чувствует (о себе я и не говорю). Возможно, подобное наблюдалось и у других соседей по нашей мюнхенской квартире – этих данных у меня нет, поскольку, выполняя Ваше указание, я не общался ни с кем из прежних знакомых. Как бы то ни было, смело могу заявить, что сейчас я вполне здоров и не ощущаю себя девяностопятилетним стариком!
В то же время за прошедшие годы я довольно сильно изменился внутренне. Знание, полученное в Спящем Городе, оказалось слишком огромным для того, чтобы я мог остаться таким же, каким был раньше. Нет, безусловно, я никогда не нарушал и не нарушаю никаких законов, не выхожу за рамки общепринятых этики и морали, но выполнять чьи бы то ни было приказы я больше не могу. И дело вовсе не в какой-то там гордыне или ощущении собственной уникальности – вовсе нет.
Просто после всего случившегося все проблемы кажутся мне излишне суетными и никчемными… Помните, что я говорил Вам в тот последний вечер перед расставанием? Я по-прежнему ощущаю себя гражданином Земли и надеюсь, что когда-нибудь это поймут и все остальные: нет русских, немцев, евреев, арабов – есть живущие на одной планете Люди. Впрочем, простите, это я уже сильно отвлекся…
Вот, наверное, и все мои новости. Не смею более занимать Вашего внимания. Еще и еще раз передаю привет Алексу и прекрасной Обире, надеюсь, что к моменту нашей встречи в их судьбе уже произойдут некоторые приятные изменения, с чем я их заранее и поздравляю! И в завершение позвольте мне вновь выразить признательность Вам, господин генерал, и еще раз поблагодарить за все, что Вы для меня сделали. Единственной просьбой будет сообщить о том, когда мне можно будет встретиться с Вами в Москве либо когда Вы сможете принять наше с женой приглашение и приехать в Германию. Еще раз спасибо за все.
Искренне Ваш – бывший капитан 21-1 бронетанковой дивизии Африканского экспедиционного корпуса Ольгерт Зельц.
Франкфурт, сентябрь, 15, 2002 г.»
Закончив читать, Юрий Сергеевич бережно сложил исписанные листки и убрал их обратно в конверт. Грустно улыбнувшись, придвинул к себе массивную бронзовую пепельницу и, скрутив письмо аккуратным цилиндриком, установил внутри. Из ящика стола достал флакончик со спецсмесью «Пламя-2»*note 76 и, сбрызнув бумагу, поднес к ней зажигалку. Прикрыв глаза, мысленно повторил адрес и телефон Зельца – как и любой другой профессиональный разведчик, теперь он никогда бы их не забыл – и щелкнул пьезоэлементом. Взметнулось яркое бездымное пламя, и спустя несколько секунд от плотного конверта и нескольких слоев бумаги остался лишь рулончик серого пепла, который Юрий Сергеевич привычно размял пальцами и ссыпал в пластиковую коробку, заменявшую в его домашнем кабинете мусорную корзину.
Нет, Музыкальный отнюдь не был параноиком – просто он слишком хорошо представлял, какие силы и механизмы придут в движение, когда вышестоящее начальство хотя бы поверхностно ознакомится с его пока еще не написанным рапортом. А Зельц и так уже достаточно испытал на своем веку, чтобы втягивать его в эти шпионские игры… То же самое относилось и к Обире, отвезенной ночью Юрием Сергеевичем на квартиру к одному своему старому и надежному знакомому, о существовании которого до последнего времени никто не знал (теперь знал еще и майор) – собственно, именно поэтому он так долго и добирался домой. Спецназовцы с пониманием отнеслись к предложению генерала «забыть» о том, что Хранительница покинула Спящий Город вместе с ними, и исключить сей факт из своих рапортов – превращать невесту своего командира в объект научного исследования, по их мнению, было подло.
Конечно, все это было должностным преступлением и грубым нарушением внутреннего устава, но… Достаточно искушенный в подобных делах Юрий Сергеевич прекрасно знал, что через месяц-полтора поднятый его рапортом переполох уляжется, Городом займутся серьезные ученые из десятков секретных лабораторий, и о непосредственных участниках событий скорее всего все благополучно позабудут – новая доктрина ГРУ отнюдь не предполагала обязательного физического устранения носителей информации, тем более из своих рядов, вполне довольствуясь подпиской о неразглашении без срока давности*note 77…
Тяжело вздохнув (писать рапорты и докладные он за все годы безупречной службы так и не полюбил), генерал положил на стол пачку бумаги, вытащил из настольного прибора любимую перьевую ручку и посидел несколько секунд, собираясь с мыслями и, еще раз вздохнув, начал писать…
* * *
Сказать, что следующие несколько недель были наполнены событиями, – значит, не сказать ничего. «Аквариум» содрогнулся буквально до самого основания – в последний раз подобное было, если Юрию Сергеевичу не изменяла память, только во время Карибского кризиса. Десятистраничный рапорт Музыкального, почти не задержавшись в кабинете начальника разведуправления, лег на стол непосредственно Президенту Российской Федерации. А еще через два часа отдел «С» перестал существовать, будучи официально расформированным «с целью реорганизации для дальнейшего сотрудничества с контртеррористическими подразделениями других силовых структур в условиях повышения активности международных террористических формирований на Среднем и Ближнем Востоке и в Кавказском регионе».
На самом деле никакой реорганизации конечно же не было. А вся эта «хитро закрученная» формулировка означала только одно: изложенные Музыкальным сведения оказались настолько важны для интересов страны, что ради сохранения режима секретности решено было упразднить весь отдел, сотрудники которого так или иначе были причастны к этой государственной тайне… Сам Юрий Сергеевич в тот же день был вызван к Президенту Российской Федерации, однако о чем шла речь во время их трехчасовой (!) беседы, доподлинно не известно. Впрочем, вернулся он вполне довольным – глава страны (с которым он был поверхностно знаком еще со времен службы в Германии) развеял все сомнения относительно дальнейшей безопасности его людей («О чем вы, Юрий Сергеевич?! Если все это правда, технологии этого… э… Города слишком… серьезны для одной только нашей страны. Нам в любом случае придется… э… поделиться знаниями… не всеми конечно же и… гм… не со всеми. Тем более ваши люди, как я понимаю, знают не только об этой… командировке и прекрасно умеют хранить тайну».) и даже сразу же подписал наградные листы: впервые в истории всем участникам операции присваивалось звание «Герой России» и… персональная военная пенсия «за особые заслуги перед государством»…
* * *
Читателей часто интересует, как складывались в дальнейшем судьбы героев книги. Постараюсь, по возможности кратко, утолить этот интерес…
Юрий Сергеевич вышел наконец на пенсию и занялся, как он сам выразился, «воспитанием внуков и разведением цветочков на балконе».
Майор Московенко женился на ставшей гражданкой России Обире (об этом позаботился Юрий Сергеевич, оформивший ей «по своим каналам» новый, якобы взамен утерянного, паспорт), спустя год у них родился первенец – девочка, названная Никой. Несмотря на статус персонального военного пенсионера, он – единственный из всей группы – продолжал работать в ГРУ в качестве внештатного сотрудника, начитывая молодым курсантам подготовленные совместно с Музыкальным лекции по истории мировых войн и тактике действий диверсионного спецназа в тылу врага.
Старший прапорщик Санжев и оба его бывших командира остались в Москве. И, поскольку материальное положение благодаря Обириным алмазам это позволяло, реализовал свою давнишнюю мечту о джазовой музыке, всерьез занявшись игрой на саксофоне. Говорят, он даже снискал определенную известность в соответствующих музыкальных кругах и несколько раз выступал на ежегодном джаз-фестивале вместе с Ларисой Долиной.
Note76
«Пламя-2» – спецсредство, используемое спецслужбами для экстренного уничтожения бумажных либо пластиковых документов
Note77
Все участники последней спецоперации генерала Музыкального действительно подписали весьма серьезную государственную бумагу, предусматривающую высшую меру наказания не только за разглашение деталей операции, но и чуть ли не за воспоминания о ней наедине с самими собой