Спящий
Виктор Кирин уже несколько месяцев мучился творческим бесплодием. Днями напролет он сидел в своем кабинете и устало взирал на экран компьютера, на котором не появлялось ни одной новой строки. Виктор каждой клеточкой тела ощущал свою деградацию — и как писателя, и как личности.
Впрочем, он никогда не был настоящим писателем.
Жизнь Виктора Кирина, лишенная творческой работы, представляла бы собой совершенно унылую картину. Каждый день он усердно посвящал философскому ничегонеделанию. Нельзя сказать, что сибаритство было у него в крови. Скорее уж, в том повинны родители Виктора, воспитавшие сына в неге и довольстве.
Удивительно, но при неподвижном образе жизни, который он вел, Виктор оставался человеком худощавым и здоровым. Разве что в его вечно уставшем взгляде застыла непробиваемая апатия. Окружающим могло бы показаться, что Виктор и не жил вовсе, его тело служило лишь инструментом чьей-то воли. Мало кто знал, что он действительно не был писателем — за всеми опубликованными работами всегда стоял я один.
Вот и сейчас я видел, как Виктор сидит в кабинете и мысленно призывает меня на помощь, одновременно проклиная мое имя. Мне, конечно, нравилось писать рассказы и читать отзывы поклонников, однако писательство было для меня лишь хобби. Когда я осознал себя как человеческое существо, меня сильно покоробила та ограниченность, которой люди страдают. Мне также не очень повезло с Виктором — его ограниченность была чрезмерной даже по человеческим меркам.
Всё же этот человек мог быть занимательным. В хорошем настроении я иногда весь день посвящал наблюдению за ним и его тривиальным бытом. Виктор, будучи человеком слабым и не способным даже на малейший проблеск защиты собственного достоинства, предпочитал не думать о моем существовании. Все силы он тратил на то, чтобы не отрицать меня, — ведь нет смысла отрицать того, кого и так нет! Естественно, его глупые попытки были тщетны.
Раз в неделю Виктор ходил к психотерапевту беседовать. Благодаря мне, его никогда не считали буйным психом. Мало ли, сколько людей на свете страдают раздвоением личности! Главное, что я вел себя прилично и не доставлял Виктору лишних хлопот. Напротив, я помог ему встать на ноги, ведь именно мои рассказы, моя работа кормила его. Первое время я страдал от мысли, что я — паразит в теле этого человека. Но потом я спрашивал себя, не паразитирует ли он на мне?
Мало того, что Виктор был слаб, он еще и ненавидел себя, пусть и не хотел признаваться в этом даже в мыслях. Виктор не хотел чувствовать свое ничтожество, а потому делал вид, что я олицетворяю его вдохновение, его скрытый потенциал. В интервью он рассказывал о всевидящем духе, обитающем за зеркалом в его кабинете. Чтобы написать новую вещь, говорил Виктор, он подходит к зеркалу и общается со мной, советуется по поводу новых сюжетов.
Правда была в том, что он попросту притворялся. Убеждая себя, будто я живу по ту сторону зеркала, Виктор хотел казаться себе нормальным и здоровым человеком, который терпит несправедливое унижение из-за навязанных ему встреч с психотерапевтом.
Виктор действительно мог часами сидеть перед зеркалом — чтобы изучить детали своего лица. Он всматривался в каждый волосок, каждую пору, словно искал изъян или подвох. Когда же он смотрел в свои глаза, то видел в них лишь страх человека, знающего, что он совершенно безумен и не в состоянии излечиться.
Виктор переживал самые болезненные минуты, когда понимал, что не может не думать обо мне. В издательстве ждали новые работы, деньги заканчивались, а он не мог заработать ни гроша, потому что никогда не был научен даже минимальным навыкам выживания. Он сдавался, закрывал глаза и ждал, пока его личность окажется заперта в теле, которым я овладевал.
Ощущения были приятными. Когда сознание лишено пяти основных чувств, оно также перестает воспринимать время как некий вектор с четкой градацией. В этом состоянии время и другие величины, придуманные людьми для удобства, просто не осознаются, кажутся несуществующими. Когда же я обретал плоть и чувства, это можно было сравнить с плавным толчком поезда, который только тронулся.
В такие мгновения никто бы не мог узнать Виктора Кирина. Он работал за компьютером часами напролет. Новую книгу я заканчивал в считаные недели. Затем уходил обратно в сознание Виктора, продолжая безмолвное наблюдение.
Иногда мне нравилось разыгрывать его — больше от скуки, нежели со злым умыслом. Он, например, смотрел в зеркало и переставал узнавать себя. Его растерянность казалась мне весьма забавной. Он находил фотографии, на которых был запечатлен, прикладывал их к зеркалу, сравнивал человека со снимка и человека в отражении и не мог найти ничего общего. Его страх и смятение всё возрастали, он силился сопоставить лица по отдельным чертам. Вот ему казалось, что скулы действительно одинаковы, что цвет глаз и форма совпадают, что линии бровей полностью идентичны. Но когда он понимал, что сложенные воедино черты лица всё равно не убеждали его в том, что лицо действительно принадлежит ему, он кричал в исступленном ужасе. Он умолял меня прекратить морочить ему голову, и тогда я снисходительно прекращал игры с его сознанием.