Рабочие взялись за лопаты и кирки, однако даже в дрожащем свете факелов на их лицах были видны напряжение и страх. Должен признаться, их тревога стала понемногу передаваться и мне. Вместо того чтобы еще раз приглядеться к портрету Тии, я спрятал плакетку – как будто разглядывание ее при лунном свете сулило беду – и сам взялся за лопату. По правде сказать, это была возможность успокоить расшалившиеся нервы, ибо, как хорошо известно, напряженный физический труд способствует обузданию фантазии. Во всяком случае, мне так казалось, хотя вид моих рабочих свидетельствовал скорее о противоположном. Копали мы, отгребая песок и отбрасывая в сторону камни, около двух часов. И вдруг работу прервал новый испуганный вопль – почти в точности такой же душераздирающий, как тот, что я слышал ранее. Я разогнулся и посмотрел в том направлении, откуда он раздался.
Один из землекопов, выронив кайло, пятился, с гримасой ужаса и отвращения указывая дрожащей рукой на землю, точнее на нечто обнаруженное им в раскопе. Остальные тоже побросали инструменты и, как и их товарищ, отпрянули от уже вырытых траншей.
Еще через несколько мгновений послышался негромкий, но отчетливый стон, и один из рабочих резко развернулся.
– Стой! – крикнул я, но он уже улепетывал со всех ног.
Другие тоже поспешно выбирались из котлована, чтобы последовать его примеру.
– Останови их! – приказал я Ахмеду.
Но справиться с суеверным страхом этих людей оказалось не под силу и ему. Беглецы скрылись во тьме, оставив меня и десятника в брошенном ими раскопе.
Сердито выругавшись, я шагнул вперед – взглянуть, чем же вызвано столь паническое бегство, но поначалу, даже посветив факелом, вообще не обнаружил следов какой-либо находки. Я было подумал, что никакой гробницы здесь нет и в помине, как вдруг мне показалось, будто из песка что-то торчит. При ближайшем рассмотрении это «что-то» оказалось человеческой стопой. Стоило смести песок, и стало ясно, что мы нашли тело.
– В тех, твоих историях упоминалось о чем-либо подобном? – спросил я, подняв взгляд на Ахмеда.
– Я уже говорил вам, господин, – промолвил он после недолгого молчания, – все эти истории не более как вздорные выдумки.
Десятник заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Кроме того, склонившись рядом со мной над находкой, он то и дело настороженно оглядывался по сторонам, словно проверяя, не таится ли кто во мраке.
Однако, пока мы расчищали труп, ничто нас не потревожило. Когда обнажились обе ступни, а за ними и ноги, стало очевидно, что благодаря пребыванию в сухом песке труп мумифицировался естественным путем. Впрочем, процесс мумификации затронул не все тело, и в тех местах, где мышечные ткани и кожа не сохранились, белели голые кости. Итак, перед нами была наполовину мумия, наполовину скелет, и определить пол мертвеца не представлялось возможным. Правда, судя по уцелевшим кое-где клочкам великолепной ткани, при жизни это был человек высокого ранга. Последнее удивляло: в Древнем Египте даже простолюдинов не зарывали в песок, а уж состоятельного покойника непременно хоронили в подобающей сану гробнице.
Впрочем, ответ на эту загадку нашелся довольно быстро. Освободив бедра и грудь мертвеца от песка, мы увидели, что тело его неестественно изогнуто. Такая поза могла указывать на скоропостижную, насильственную смерть.
«Обратил ли на это внимание Ахмед?» – подумал я и, покосившись на десятника, заметил, что у того дрожат руки. Наконец, когда я, расчистив грудь, уже готовился перейти к шее, он выронил свою кисточку и сел прямо на песок. Выглядел араб испуганным, и в то же время чувствовалось, что он заворожен происходящим. Мимолетно встретившись с ним взглядом, я продолжил свою работу, но очень скоро тоже откинулся назад в немалом удивлении.
Причина смерти больше не вызывала сомнений. Сухой песок на века законсервировал позу умирающего, инстинктивно схватившегося руками за свое горло, в тщетной надежде зажать смертельную рану. Поняв это, я возобновил расчистку и с удвоенной энергией принялся убирать песок и камни с лица.
Ахмед вдруг испуганно охнул, а сверху, из-за пределов траншеи, до моего слуха донесся какой-то звук – хотя, быть может, мне это только почудилось. Так или иначе, но посторонний шум меня не остановил.
Лишь полностью освободив от песка лицо покойника, – руки мои к тому времени ощутимо дрожали – я оглянулся на Ахмеда и с вымученной улыбкой пробормотал:
– Бог мой, до чего может довести человека игра воображения. Вся эта чертовщина заставила нервничать не только тебя, но и меня.
Ахмед попытался улыбнуться в ответ, но его гримаса больше напоминала оскал. Глаза десятника были расширены, лицо походило на мертвенно-бледную маску, хотя, конечно, выглядело не столь устрашающе, как лежащий передо мной в траншее череп. Лишь с большим трудом мне удалось заставить себя еще раз взглянуть на результат собственных трудов, а когда я все же отважился, то – с немалым стыдом признаюсь в малодушии – меня снова пробрала дрожь. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь страшно и отвратительно деформированного человеческого лица. Пропорции головы поражали: череп казался невероятно огромным, тогда как лицо – маленьким, как будто съежившимся. Щеки ввалились внутрь, словно на них с обеих сторон надавили гигантскими пальцами. Пергаментная кожа туго натянулась на костях, надо лбом сохранилось несколько клочков волос Ни единой особенности, способной помочь в определении пола, возраста или расовой принадлежности мертвеца не сохранилось. В общем, назвать то, что мы откопали, человеческими останками можно было лишь с большой натяжкой.
– Господин! – неожиданно вскричал Ахмед, и в голосе его явственно прозвучали визгливые нотки. – Там... какие-то звуки... – Он указал в темноту, за край раскопа. – Какой-то шум!
Я напряг слух, но вокруг царила могильная тишина. Я уже собрался было высмеять десятника, заявив, что у него галлюцинации, но тут и вправду послышался странный шаркающий звук. Он приближался.
Взглянув на меня расширенными, округлившимися глазами, Ахмед схватил один из факелов и вознамерился выбраться из котлована. Я окликнул его, призывая подождать, но он не отреагировал, и мне не оставалось ничего другого, кроме как раздраженно выругаться и поспешить за ним. Шаркающие звуки стали громче, и теперь было ясно, что их источник находится за моей спиной. Развернувшись, я повел факелом из стороны в сторону, но ничего не увидел и двинулся дальше. Вновь воцарилась тишина. Потом шаги – уже быстрые, почти бегущие – раздались вновь. Я опять развернулся, но, как оказалось, слишком поздно. Мне удалось мельком увидеть лицо напавшего на меня араба: холодные глаза и усмешку на губах... А через мгновение моя голова взорвалась болью и все вокруг погрузилось во мрак...
Трудно сказать, сколько времени я оставался без сознания. В чувство меня привел Ахмед, и, прежде чем он успел хоть что-то сказать, стало ясно, что и он подвергся нападению. Волосы его были заляпаны кровью. Человек, нанесший мне удар, исчез, оставив лишь следы на песке, но, увы, исчез не только он. Когда я, шатаясь и кряхтя, ухитрился-таки подняться на ноги, Ахмед с угрюмым видом указал в направлении раскопа. Поспешив туда, я увидел, что худшие мои опасения подтвердились. Тело исчезло, равно как и завернутая в тряпицу и отложенная мною в сторону плакетка. Обе находки пропали бесследно, а вместе с ними и мои надежды. Разочарование и огорчение были особенно глубоки из-за осознания того прискорбного факта, что теперь мне не оставалось ничего другого, как на следующий день уехать в Каир. Поначалу у меня теплилась надежда, что Ахмед узнал нападавших, но он, как и я, оказался захваченным врасплох и в ответ на мои расспросы лишь сокрушенно качал головой. Правда, десятник обещал организовать расследование и непременно отыскать как мумию, так и портрет Тии, однако я понимал, что уповать на успех не стоит. Как бы то ни было, я дал Гиригару денег и взял с него словно держать меня в курсе дела.