Аль-Вакиль резко обернулся.
Над постелью принцессы склонилась неясная фигура, окутанная мерцающим золотистым сиянием.
– Лейла?
Ответа не было.
– Гарун поднялся на ноги.
– Лейла?
Он шагнул вперед, и в то же мгновение фигура приобрела четкие очертания. В ореоле золотого свечения ему открылось лицо жены: ее бездонные глаза, темные, как ночь, волосы и приоткрытые в улыбке рубиновые губы.
– О дражайший, – прошептала она, – любишь ли ты меня больше всех на свете?
Гарун взирал на нее в молчании. Она распрямилась со смертоносной грацией ядовитой змеи, и он осознал то, чего не замечал – или не хотел замечать – с их первой встречи. Пред ним стояло живое воплощение идола Лилат.
Аль-Вакиль попытался отступить назад, но не мог сдвинуться с места.
– Во имя Аллаха, – прошептал он, – скажи, кто ты на самом деле. Какие силы ада тебя породили?
– Муж мой, – нежно улыбнулась она, – разве ты не любишь меня больше всего на свете?
– Больше всех и всего, – ответил Гарун. – За одним исключением.
– Что же это за исключение? – прошептала она.
– Наша дочь, Лейла. Наше с тобой дитя.
Она замерла, и улыбка сошла с ее губ.
– Так было и раньше, давным-давно, – прошептала женщина. – Лишь одного мужчину я любила так, как тебя, о Гарун, и он тоже предал меня.
Взор ее неожиданно затуманился, и в прекрасных глазах ее аль-Вакиль с изумлением прочел бесконечное одиночество, холодное, как ледяные глубины космоса.
Потом она улыбнулась снова, но теперь в ее улыбке были лишь жалость и презрение.
– Ты сделал свой выбор, муж мой, но за свои решения и поступки надо платить. Прощай навсегда.
Он ощутил ее губы на своих и почувствовал, как теряется в благоухании мрака.
Явившись поутру в покои сестры, халиф обнаружил ее спокойно спящей, с умиротворенным выражением на лице. Гарун стоял на коленях над ее ложем, и аль-Хаким, не видевший лица целителя, решил, что все хорошо: лекарство найдено и принцесса поправляется. Но стоило Гаруну повернуться, халиф буквально оцепенел, ибо никогда не видел на человеческом лице выражение столь глубокого отчаяния.
Бросившись к постели сестры, аль-Хаким упал на колени и схватил ее за руку, но врачеватель устало покачал головой.
– Не пытайся пробудить ее, о халиф, ибо она, хотя и жива, погружена в сон, прервать который невозможно.
Халиф нахмурился.
– Что ты этим хочешь сказать? Как такое может быть?
– Принцесса стала жертвою чар весьма могучего джинна.
– Можешь ты снять их?
– Как я уже говорил тебе прежде, о повелитель правоверных, я не сведущ в магии.
Халиф холодно улыбнулся.
– Однако, помнится, ты как-то говорил, что знаешь, откуда можно почерпнуть такие познания.
Гарун с досадой покачал головой.
– Для этого нет времени, о владыка. – Он поднялся. – Я должен немедленно уйти.
– Ты уйдешь не раньше, чем объяснишь мне причину.
– Есть некто, кого мне необходимо найти. Халиф снова холодно улыбнулся.
– Не только некто, Гарун, но и нечто.
Аль-Вакиль похолодел.
– Я не понимаю.
– Ну как же. – Улыбка аль-Хакима сделалась шире. – Разве ты забыл? Тайное имя Аллаха.
Гарун прищурился, но промолчал.
– Стань оно известно, – прошипел халиф с неожиданным воодушевлением, – разве не овладел бы я всем могуществом древних джиннов?
– Ты знаешь, о повелитель, – промолвил Гарун после долгого молчания, – что само стремление познать эту тайну опасно и кощунственно.
– Однако я приказываю тебе выведать ее.
– А если я откажусь?
– Нет, о Гарун аль-Вакиль, не откажешься, – усмехнулся халиф и судорожно припал губами к неподвижной руке принцессы. – Не откажешься, ибо любишь свою дочь так же, как я свою сестру. Кроме того, кол над воротами дворца по-прежнему пуст.
На сей раз Гарун молчал еще дольше, а потом он глубоко вздохнул и вышел на балкон.
– Ты должен поклясться всем, что для тебя свято, – вновь обратился он к своему повелителю, – что станешь беречь и защищать мою дочь все время, пока меня здесь не будет.
– Клянусь! – ответил халиф. – Но и ты должен поклясться жизнью своей дочери, что предпримешь все возможное, дабы освободить мою сестру от злых чар, и не позволишь ей умереть.
Гарун снова помолчал.
– Ты сам не знаешь, о чем просишь, – промолвил он.
– И тем не менее я прошу.
– Ты действительно готов к встрече со всеми страшными тайнами, которые я, возможно, открою? С ужасами, что были погребены тысячи лет назад?
– Ради обретения могущества древних джиннов я не побоюсь ничего.
Халиф подошел к Гаруну, схватил его за руку и указал на север, где за городской стеной подернутые дымкой тумана маячили два высоких минарета.
– Смотри, – прошептал он, – мечеть, которую я дал обет возвести, практически завершена. Но все же не совсем, ибо остался не покрытый узорами участок стены – тот самый, что приберегается мною для Тайного Имени Аллаха. Он ждет. Так что ступай – и поскорее возвращайся, обогащенный новым знанием. Ибо тогда, о друг мой... – Халиф помолчал, загадочно улыбаясь. – Тогда я буду обладать мудростью, позволяющей проникнуть в суть божественного замысла. Да что там! – Он неожиданно рассмеялся. – Я сам стану богом!
Тень набежала на лицо Гаруна, тень боли и недобрых предчувствий, однако он низко поклонился, давая понять, что принимает эти условия, молча повернулся и покинул комнату. Халиф некоторое время прислушивался к звуку его удаляющихся шагов, а когда они стихли, вновь обратил свой взор к панораме города и минаретам только что построенной мечети.
– Теперь уже недолго, – прошептал он.
Аль-Хаким вернулся к Ситт аль-Мульк, крепко обнял ее и покрыл поцелуями любимое лицо. Она не проснулась. Халиф передернул плечами, но уже в следующий миг ухмыльнулся и поцеловал сестру снова.
– Все будет хорошо, любовь моя, – молвил он. – Все будет хорошо.
В тот же день повелитель правоверных выехал из дворца и, миновав Баб-эль-Фатх, вошел в вымощенный мрамором внутренний дворик своей мечети. Поставив у подножия обоих минаретов вооруженных стражей и строго-настрого наказав им никого не допускать на лестницы, он поднялся на верхнюю площадку одного из них и остановился перед массивной дверью, окаймленной аркой из гладкого, не тронутого резцом камня. Потянувшись, халиф коснулся верхней каменной плиты и благоговейно провел по ней ладонью. Он всегда свято верил, что рано или поздно именно на этой плите будет выбито тайное имя Аллаха, и теперь ему казалось, что заветная мечта вот-вот осуществится. Да и как может быть иначе? Разве он не любимец звезд и небес? Разумеется, ему на роду написано стать богом.
С тех пор аль-Хаким каждый день посещал мечеть. Хотя камень над дверью по-прежнему оставался пустым и гладким, мечты и амбиции халифа беспрестанно возрастали. Но вместе с ними росли, расползаясь по всему Каиру, страшные слухи. Люди шептались о том, что в каземате одного из минаретов якобы заключен демон, что мечеть построена на крови и детских костях, а нынешний халиф вовсе не повелитель правоверных, а сам Иблис – бесчестный владыка сил зла и тьмы. Соглядатаи докладывали аль-Хакиму о настроениях подданных, но, выслушивая доносы, тот лишь улыбался и вновь отправлялся к Баб-эль-Фатх.
Но однажды вечером, у входа в мечеть, его встретил дрожащий от ужаса капитан стражи. Пав ниц перед халифом и поцеловав его стопы, он поведал, что какой-то злодей, видимо, проник в минарет, ибо, обходя караулы, сей воитель обнаружил обоих часовых опоенными неким зельем, причем так, что все попытки привести их в чувство успехом не увенчались.
Однако, к величайшему удивлению начальника стражи, халиф лишь рассмеялся, вручил стражнику кошель с золотом и приказал вести его к минарету. При виде распахнутой двери, ведущей в башню, халиф рассмеялся снова. Сойдя с коня, он повелел подать ему фонарь и стал подниматься по винтовой лестнице.