На следующее утро все три ученика, Том, Дик и Гарри, вскочили, как всегда бодрые, за целый час до рассвета. По их сияющим глазкам и яблочным щечкам можно было подумать, будто они только вернулись после долгих каникул на благословенных райских островах. И поскакали они, весёлые, как лягушки, на работу со щётками и мешками, дожёвывая на ходу скрипевшие на зубах лепёшки: три четверти отрубей на четверть муки.
Очень внимательно смотрел на них Старый Нолл во время завтрака из угла у камина, и прислушивался к каждому шёпоту так внимательно, что даже забыл всыпать им палкой обычную утреннюю порцию. Но они не сказали ни слова ни о музыке, ни о танцах, ни о гулянье на заливном лугу. Просто болтали бессвязную чепуху, замолкая лишь, когда замечали, что старикан следит за ними, и он быстро уверился, что какие бы сны ни являлись им ночью, с пробуждением от них не осталось и следа.
Отзвук той музыки и видения томили его много ночей, а тело до того иссохло от возраста и от жадности, что казалось мешком живых костей. Он ничего не высмотрел, но так извёлся и жаждал сна, что когда над крышами Черитона взошла полная и яркая луна — настоящий подарок для нашего охотника — он задремал в своем кресле. Через несколько часов он проснулся от слабого сияния в комнате, которое, конечно, не было светом луны, потому что исходило из чёрной и грязной лестничной клетки. Тут он совсем проснулся, но было поздно: когда он прильнул глазом к дверной щели, мимо него промчались три ученика, а, может быть, их духи или призраки, или видения из их снов — и, счастливые, понеслись прочь. Не успел он и рта раскрыть, как легче ветра пролетели они сквозь иву и скрылись из виду.
На следующее утро после этого, когда Том, Дик и Гарри проснулись на своем матраце, в воздухе стоял изумительный и редкий аромат. Они с жадностью вдыхали его, глядя друг на друга в первом свете дня. Как только надели они рваные пиджачки и спустились к завтраку, старуха, приходившая с утра на пару часов убрать в доме Нолликинса, поставила им на стол сковородку с ломтиками ветчины, шипевшими в собственном жиру.
— Ну, ребятки, — потирая руки, сказал Старый Нолл с ехидной ухмылочкой, — вот вам немного ветчинки и жирку, чтобы вы не простыли, пробегав долгую ночь при лунном свете.
И он скосил на них глаза, приложив палец к носу; но все трое, усевшись на табуретки по другую сторону стола, лишь на мгновенье прекратили вытирать досуха тарелки ломтиками хлеба и подняли на него глаза с таким невинным удивлением, что ему осталось лишь убедиться в том, что они совершенно не понимают, о чём речь.
— А, ребятки, — продолжал он, — разве вы никогда не видите снов, когда спите в своей уютной постельке под крышей? Никогда не слышите музыку? Никогда не появляется в ваших снах то, что называют кошмарами? Ой, Боже мой, когда я был мальчиком, мне каждую ночь что‑нибудь снилось!
— Что нам снилось? — воскликнули они, глянув друг на друга с открытыми от удивления ртами.
— Мне, хозяин, снилось, — сказал Том, — что была яркая луна и что я сидел за ужином со знатными господами.
— А мне, — сказал Дик, — снилось, что я танцевал под деревьями и кустами, которые были все в цветах. И я слышал, как играли там на арфах и свирелях.
— А мне, — сказал Гарри, — снилось будто я у реки, а к ней по зелёному лугу спустилась леди и взяла меня за руку. Наверно, хозяин, это была моя мамочка, хотя я её никогда в жизни не видел.
При этих словах ехидная ухмылка прилипла к лицу Старого Нолликинса, как жир к тарелке, потому что в нём уже вскипал гнев. Он подскочил со своего места у громадного камина, в котором еле теплился огонёк головешки.
— Ах, знатные господа! Арфы! Мамочка! — закричал он. — Вы наглые неблагодарные жадные дьяволята! Убирайтесь отсюда, или я сейчас так отделаю вас палкой, что вы навсегда уснёте!
Едва схватив мешки и мётлы, они стрелой вылетели из дому и стали на дорожке сада, прижимаясь к стене, как мокрые вороны, и ожидая, когда злой старик выйдет и пошлёт их по делам.
Впрочем, сковородка ветчины Старого Нолликинса оказалась потраченной не совсем напрасно: теперь он точно знал, что сорванцы предавались ночным играм лишь во сне, сами не подозревая, что как тени унеслись ночью к месту сбора всех детей Черитона, чтобы плясать, пировать и радоваться. Всё же он продолжал следить и подсматривать за ними, надеясь поймать их в тот самый момент, когда они устремятся прочь. И хотя временами их лица озарялись той же нежной и безмятежной улыбкой, несмотря на белые борозды от слёз на замурзанных щеках, несколько недель подряд он не мог расслышать ни ритмов странной музыки, ни тишайшего шороха, с каким видения из снов сбегали по деревянной лестнице.