— Я удивлена, что вы согласились на эту авантюру, Дарси.
Элизабет улыбалась, чуть наклонив голову, и смотрела на слегка мрачного супруга. С улицы доносился радостный гомон Уилла и Лили, носящихся по лужайке с щенками и пугающих разъяренных гусей. Дарси сидел в своем любимом кресле у окна и, слегка сощурившись от летнего ослепительного солнца, смотрел на осколок голубого неба, виднеющийся сквозь изумрудный ажур липовой листвы. Золотые буквы на корешках старинных фолиантов поблескивали, блики света играли на фарфоровых чашках и зарывались в каштановые волосы Элизабет, завивающиеся у лба небрежными кольцами. Молодая женщина не могла, да и не пыталась скрыть в глазах самой искренней радости, слыша счастливый смех своих детей. Дарси поднял на нее взгляд, сердце его пропустило удар, и в очередной раз он осознал, что готов совершить что угодно на этом свете, лишь бы светлая улыбка озаряла нежное лицо Элизы.
— Моя милая, в большей степени это ваша заслуга, — Элизабет лукаво блеснула теплыми и добрыми, похожими на насыщенный кофе глазами, а ее супруг смотрел на нее с самым искренним восхищением, которое не исчезнет ни через год, ни через пять лет, ни через двадцать. — Одна только Лили сумела бы уговорить меня на это безрассудство, по меньшей мере, через два месяца.
Элизабет поднялась с дивана, на котором сидела последние четверть часа, и легкой поступью подошла к Дарси, опустившись на пушистый персидский ковер у ножек кресла, обитого вельветом в шоколадно-красную клетку. Молодая женщина положила подбородок на мягкий подлокотник и обхватила тонкими прохладными пальцами ладонь Дарси, который взирал на супругу с тенью досады и неловкостью.
— Лиз, дорогая… — он не закончил. Элизабет прижалась бархатистой щекой к его шершавой суховатой руке, пахнущей пергаментом и бергамотом, и прикрыла глаза. Солнечный свет играл на загнутых черных ресницах, очерчивал тонкий профиль и линию изящных скул. Нежная молочная кожа с персиковым румянцем, заливающим щеки, казалась полупрозрачной и словно чуть мерцала. Дарси знал каждую черточку родного лица, помнил особенно непослушный завиток у левого уха и бархатную родинку на точеной шее. — Элиза… — он с трепетной аккуратностью касался шелковистых волос, чуть выбившихся из незамысловатой прически, худеньких плеч, мягкой ласковой руки. Ее имя вызывало бурю ни с чем не сравнимых чувств, обжигающих, едва ли не болезненных и вынуждающих забыть обо всем.
Элизабет подняла на него глаза, полные невыразимой светлой печали. Ее пальцы продолжали покоиться на его ладони, и невозможность ее изящной красоты с каждой секундой все больше пленила сердце Дарси. Он действительно безумно любил свою жену.
— Знаешь, я иногда думаю о прошлом… Да и просто. Мне бесконечно больно вспоминать о наших размолвках, моем упрямстве и глупости… Мне порой кажется, что я не заслуживаю…
— Лиз! — воскликнул Дарси, оборвав растерянную супругу на полуслове, и с мягкой настойчивостью вынудил ее встать с пола и поднялся сам, сжимая ее прохладные и шелковистые, словно отполированный мрамор, руки. — Послушай, ты даже не осознаешь, сколько ты сделала для меня! Ты самое прекрасное, что только есть в моей жизни, ты, вы… — Дарси понял, что забылся, обращаясь к Элизабет на «ты». Если она еще могла разговаривать с ним так, то сам Фицуильям позволял себе подобную вольность только за дверьми супружеской спальни. — Сердце мое!.. — Дарси жадно и невесомо провел ладонью по ясному лицу, и Элизабет инстинктивно прижалась к его раскрытой руке, подавшись вперед. Молодая женщина не смела поднять глаз, ощущая в груди болезненную остроту всепоглощающего чувства. Дарси был для нее всем в этой жизни.
Элизабет уткнулась в плечо супруга, прикрывая глаза и обхватывая тонкими руками его широкую спину. Дарси вдохнул чудесный запах темно-ореховых волос, поглаживая спину молодой женщины. Как много они говорили друг другу за эти годы! Они, бесспорно, одни из самых счастливых людей на свете, потому что каждый есть у другого. Они имеют двух самых прекрасных детей, безраздельно обожаемых и долгожданных. Но все же…
Солнце продолжало заливать лимонным светом кабинет хозяина Пемберли, игривый летний ветер раздувал шторы и наполнял комнату свежим запахом диких трав и водяных лилий, росших в тенистом пруду, Лили и Уильям продолжали радостно забавляться с пушистыми друзьями. А мистер и миссис Дарси продолжали недвижно стоять, сжимая друг друга в трепетных объятиях и ощущая всем существом всю бесконечную сладость и нежную тоску тихого момента.
С тех пор минуло тринадцать лет. Теперь Лили уже семнадцать, но она все так же обожает возиться с кроликами и кошками, тоскует по брату, готова часами секретничать с матерью и буквально боготворит отца. Теперь она еще и жена, но мысль эта кажется мистеру Дарси слишком чужой. Отныне все питомцы переехали в Уилтшир (супруг Лили, влюбленный в нее без памяти, был готов на любые безумства ради улыбки молодой жены), в Пемберли остались только три кошки и старый пес Мэйсон, любимец Элизабет. В памяти Дарси возник дорогой образ дочери: светлая, хрупкая, напоминающая собой первый подснежник, расцветший среди ажурного льда. У Лили удивительная улыбка, ясная, чуть неловкая, но полная очаровательной искренности, и смех для мистера Дарси подобен целительному бальзаму. У Лили мягкие белокурые волосы, вьющиеся, как и у матери, которые дочка всегда убирает в вечно растрепанный плетеный узел. У Лили большие, распахнутые, как у лесной лани глаза, кристально-голубые, очерченные пушистыми каштановыми ресницами. Лили — воплощение нежности, изысканности и чистосердечности. Полгода назад она взаимно влюбилась в дальнего родственника Бингли, сына хозяина богатого поместья в Уилтшире. Юноша оказался весьма приятным молодым человеком, он пришелся по душе и проницательному мистеру Дарси, и требовательной миссис Дарси, не собирающейся отдать дочь какому-нибудь прохвосту. Теперь дом совсем опустел, под его кровом осталась лишь чета Дарси. Двадцать один год назад молодой хозяин ввел под сень старинного особняка новую хозяйку; оба были бесконечно влюбленными, окрыленными планами на будущее и опьяненными обществом друг друга. Прошли годы, бурная плотская страсть утихла, уступив место самой прочной и прекрасной любви — духовной, когда души находятся в совершенном слиянии друг с другом. Физическое влечение несколько ослабело, но это нисколько не повлияло на трепетность и пламенность между супругами Дарси. Они вновь оказались наедине друг с другом и теперь в полной мере могли погрузиться в минуты тихого созерцания.