— Но разговариваете вы совершенно нормально, — сказал Эд Грофф. — Вот только говорите так, словно жалеете, что сказали правду.
— Н-ну...
— Как вам может быть более девятисот лет? — продолжал настаивать Грофф.
— Какого черта вы задаете мне все эти вопросы, — раздраженно спросил пациент, все более смущаясь. — Вы кто, репортер?
— Нет, ответил Грофф. — Я биохимик. Мы все биохимики, кроме миссис Миллер.
— А кто такой биохимик?
— Биохимик — это химик, который изучает химию живых организмов, клетки, органы и их продукцию. Он исследует живые процессы, изменения в живых организмах. Он исследует саму жизнь.
— Понятно, — сказал пациент.
Казалось, он задумался о собственных проблемах. Затем опять устремил взгляд на Гарольда Миллера, кивнул, словно утвердившись в увиденном, и повернулся к Эду Гроффу.
— Какое значение имеет мой возраст для биохимика? — голос его прозвучал вовсе не дружелюбно.
— Ну... — начал было Грофф и замолчал.
Ответ на этот вопрос потребовал бы долгих объяснений, которые ему не хотелось давать. Так же этот ответ потребовал бы рассказ о целях и методах геронтологии, и о Фонде, о котором еще больше не хотел говорить. Работы Фонда не являлись секретными, но и, по очевидным причинам, о них не писалось на первых страницах газет. Людей, работающих на Фонд, постоянно предупреждали, чтобы они держали рты на замке, и не потому, что Фонд был секретной организацией, а потому, что исследования, проводимые им, могли оказаться посильнее атомной бомбы. Неблагоразумная реклама, хотя бы намекнувшая, что Фонд решил проблему старения, могла привести к бедствиям. Если бы за границу просочились слухи, что они могут возвращать старикам молодость, то со всего мира сюда поехали бы старики. Сначала отдельные люди, затем тонкая струйка, поток и, наконец, неудержимая лавина. И если Фонд не сумел бы сделать их снова молодыми или хотя бы дать им несколько дополнительных лет жизни, то в результате было бы неизмеримое горе, горечь и отчаяние.
Все это пронеслось в голове Эда Гроффа, пока он молчал.
— Я понял, — сказал пациент. — Вы хотите, чтобы я доверял вам, но не хотите довериться мне.
— Но... — неуверенно возразил Грофф.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал пациент.
— Давайте я отвечу на ваши вопросы, — сказал Гарольд Миллер. — Ваш возраст мог бы иметь большое значение для биохимика. Если вы действительно так стары, как утверждаете, то были бы самым важным человеком в мире. — Грофф предостерегающе закашлял, но Миллер не обратил на него внимание. — Мы работаем в области геронтологии, — сказал он и стал рассказывать, какую важную роль химия играет в геронтологии, о целях и методах Фонда.
Пациент слушал с острым интересом. Гарольд Миллер говорил нетерпеливо, нетерпение было написано у него на лице, сквозило в жестикуляции.
Возможно, он слишком наивен. Никто не может прожить девятьсот лет. Сама наука еще не так стара. Проблема старости не могла быть решена до того, как возникла наука химия. Мог ли возникнуть такой долгожитель раньше, чем вообще начали изучать саму проблему старости? Он ведь должен был жить еще до рождения Ньютона, Роджера Бэкона, еще до того, как возник научный метод, как были изобретены первые приборы или хотя бы какие-то мысли об этом, не считая сказок.
И возможно ли, чтобы такой человек так вот просто разглашал правду о себе?
— Мы работаем над проблемами старости, — закончил Миллер. — Если вам действительно девятьсот лет, то вы можете нам помочь.
Воистину, только недостаток здравого смысла возродил в Гарольде Миллере надежду. Здравый смысл утверждал, что этот человек лжет или введен в заблуждение. Но Гарольд Миллер вопреки всему начал надеяться.
— Вы сказали правду? — спросил он и замолчал, ожидая ответа.
ПАЦИЕНТ ЛЕЖАЛ на кровати молча.
С улицы донесся далекий сигнал автомобильного рожка. Гарольд Миллер краем уха слышал, как в парке на другой стороне улицы подростки играли в мяч. А справа от них была площадка, где мужчины играли в гольф.
И хотя они ведать об этом не ведали, все эти водители на улице, дети, играющие в бейсбол и игроки в гольф, но они тоже ждали ответа от этого человека. Ждали и надеялись.
На губах пациента появилась чуть заметная усмешка.
— Я горжусь тобой, сынок, — сказал он. — Стоило прожить девятьсот лет, чтобы услышать эту историю от человека, который должен быть одним из моих правнуков.
В палате стало очень тихо. За дверью прошелестели резиновые колеса, когда проехала больничная каталка. Вдали послышался звон пробирок. Эд Грофф, казалось, перестал дышать. Рут Миллер стояла, прислонившись спиной к стене, и лицо ее было белее этой стены, а взгляд перебегал с мужа на лежащего на кровати человека и обратно.