Золия так волновалась, что ей казалось, будто сердце у нее вот-вот разорвется. «Даже если ничего не получится, — думала она, — все равно оно того стоит. Если я больше никогда не увижу его, все равно я буду счастлива до конца моих дней. Если я дольше и дня не проживу, то умру в экстазе!» Она ведь была здесь, в королевском замке Иллирии, по спецприглашению, чтобы вновь увидеть ПРИНЦА ШАРМА. Все происходило точно так, как предсказала ее крестная.
От одной мысли о крестной Золия радостно затрепетала. Эсмерельда была такой-такой несравненной. И не просто потому, что могла творить волшебство, она сама была волшебной. Она обладала тем магическим свойством — чарами, харизмой, называйте, как хотите, — которое сразу же пленило Золию, едва Эсмерельда явилась ей в первый раз. А уж когда она нежно обняла Золию и утешила ее, все горести будто куда-то исчезли, и мир наполнило теплое золотистое сияние.
Ей иногда казалось, что все сложилось бы по-иному, будь она круглой сиротой. Ну, формально она, конечно, и была круглой сиротой, так как ее мать и отец умерли. Но думала она совсем про другое сиротство. Думала она о брошенных детях, найденышах, лишившихся родителей в самом нежном возрасте и совершенно их не помнящих. Такие дети, как ей было известно, все лелеяли одну и ту же мечту. Когда-нибудь, грезили они, их настоящие родители найдут их и окажутся красивыми, богатыми и любящими и увезут их жить счастливо до конца дней где-нибудь еще.
Золия была лишена радости подобных грез. Ее отец продержался, пока ей не исполнилось восемь, так что у нее было достаточно времени узнать, что ее мать умерла, давая ей жизнь. Да-да, умерла, без всяких сомнений, ну и никак не могла вернуться за ней. А он говорил о покойнице с ожесточением, виня ее за то, что она не просто умерла, а умерла, так и не родив ему сыновей. Он женился во второй раз, надеясь обзавестись новыми детьми, создать, если удастся, мужскую династию, но через неделю лошадь лягнула его в лоб, на чем все и кончилось. А свежеиспеченная мачеха Золии не получила ничего, кроме еще одного рта, который нужно было кормить. И она решила компенсировать расходы трудом — трудом Золии: и девочка в один миг оказалась служанкой, на которую взвалили всю черную работу. И как будто этого было мало, так через несколько лет стало ясно, что Золия вырастет более красивой, чем ее сводные сестры, — гораздо-гораздо красивее. И если ревнивая зависть женщины внушает страх, то ревнивая зависть двух девочек-подростков еще куда ужаснее.
Вот так красавица Золия оказалась вечной рабыней, которую ожидали только долгие тоскливые годы без единого просвета и даже без надежды спастись благодаря удачному браку, ее сводные сестрицы не собирались выпускать ее из дому, пока она не станет старой девой или пока они сами не выйдут замуж, что сводилось к такому же финалу.
И вдруг в вечер бала, когда Золия, оставшись дома одна, плакала у очага (она в те дни плакала очень часто — хроническая депрессия, знаете ли), как вдруг комнату заполнили разноцветные пляшущие огоньки, и она услышала слова, которым было суждено бесповоротно изменить ее жизнь.
— Держись за меня, малыш, и ты доберешься до самого верха!
И вот теперь она медленно шла вперед, не спуская глаз с принца и чуточку покачивая бедрами, как ее научила Эсмерельда. Она раздвигала плечи так, что ее груди приподнимались и выпячивались, давая возможность заглянуть в ложбинку между ними на тщательно рассчитанную глубину. «Способ заставить сердце мужчины забиться ниже пояса, малыш!» — повторяла Эсмерельда. Она же снабдила Золию платьями, среди которых были та-а-ки-е!
Теперь она продолжала идти к принцу Шарму, устремив взор в его невозмутимые голубые глаза. («Все время гляди ему в глаза, дорогая. В самую глубину: все эти оголтелые самцы на деле безнадежные романтики».) Когда она приблизилась к принцу, то не остановилась для реверанса, но медленно подняла руки. Шарм раскрыл объятия, и она упала в них, не отводя глаз от его лица, прижимаясь к нему всей длиной своего соблазнительного тела, почти подставляя губы его губам.
— О мой принц! — прошептала она.
— О моя прекрасная незнакомка, — прошептал Шарм.
— О, мой кишечник, — буркнула Энн.
— Ш-ш-ш! — сказала Аврора, глядя через плечо Золии глазами столь же холодными и недвижными, как трупное окоченение.
— С той минуты, как я потерял вас на балу в ту ночь, я чувствовал себя человеком, заблудившимся в пустыне без воды и надежды на спасение, — сказал принц. — Вокруг меня не было никакой жизни, лишь сыпучие унылые пески да ветер, стонавший над ними, повторяя ваше имя. А теперь передо мной будто возник оазис, и воды любви струятся из глубоких подземных источников!
— С той минуты, как я покинула вас на балу, — шептала Золия, — для меня перестало всходить солнце, и непроглядные черные ночи окружили меня подобно волкам, и рыскали, и рычали у моих дверей, а знобящий ветер запускал ледяные пальцы мне в грудь и сжимал мое сердце холодными беспощадными тисками. А теперь весенний ветерок повеял там, где прежде простирался только замерзший луг.
Она могла продолжать в таком духе очень долго, поскольку ее крестная загодя исписала листы и листы такой вот лабудой и заставила затвердить ее всю наизусть. Шарм отвечал тоже на редкость романтичными фразами — просто отличными, подумала она, если он и вправду импровизирует. Единственное, что ей было совсем не по вкусу, это необходимость прижиматься к нему. Когда мальчики прикасались к ней даже случайно, у нее словно мурашки по коже бегали. И она пожаловалась на это Эсмерельде в ночь после бала.
«Я знаю, дорогая, — сказала ее крестная фея. — Мужчины такие омерзительные твари! Но крайне важно, чтобы ты это терпела, чтобы продолжала и дальше притворяться, будто тебе нравятся его ласки, и даже провоцировать их. Это краеугольный камень всего нашего плана».
«Но когда я лягу с ним в постель, разве утром он не проникнется ко мне отвращением? Все говорят, что именно так и бывает».
«Да, есть и такие мужчины, — подтвердила Эсмерельда. — Но Шарм не из них. Он для подобного чересчур порядочный. Пойми же, ты имеешь дело с мужчиной, у которого есть все, чего бы он ни пожелал… почти все. И ты дашь ему то, чего он желает превыше всего, единственное, чего ему не предложит ни одна другая девушка в королевстве. Его врожденное чувство чести вынудит его сделать тебе предложение вступить с ним в брак».
Золия кивнула. Она безгранично доверяла крестной.
«И помни, радость моя, как только вы с ним поженитесь и мы твердо обоснуемся в замке, — Эсмерельда наклонилась к ней, — тебе больше не придется терпеть его прикосновений».
Это обещание ободрило девушку, и теперь Эсмерельда, наблюдая за ними через обеденный стол, была вполне довольна тем, как Золия исполняла свою роль. Девочка — прирожденная актриса! В эпизоде, когда она потянулась через принца за солонкой, задев его кончиками грудей, у него буквально глаза на лоб вылезли. Попался на крючок и уже не сорвется!
Эсмерельда обвела взглядом стол, обдумывая свой следующий ход. Паж… да, с ним стоит поговорить. Надо будет после обеда занять его — может, парочка-другая волшебных фокусов? — чтобы держать подальше от его господина. Граф, конечно, шут гороховый, но морализирующий шут может оказаться опасным для плана. Придется и для него что-нибудь придумать, пока принц не сумеет увлечь Золию в укромный уголок для решающего хода.
Остальные гости значения не имели. К счастью, король был слишком занят, чтобы удостоить обед своим присутствием. Вельможные гости и дворцовая шушера препятствия не составят, а две заезжие принцессы, хотя и достаточно привлекательны на манер высокопорядочной соседки в окне напротив, составить конкуренцию Золии явно не могли.
Эсмерельда пригубила вино и улыбнулась Норвиллу:
— Ах, граф, скажите мне, что вы думаете о нынешней политической ситуации?
На другом конце стола Аврора яростно пронзала вилкой кусок рыбы на своей тарелке.