Виктория Токарева
Сразу ничего не добьешся
Федькин проснулся ночью оттого, что почувствовал себя дураком.
Бывает, внезапно просыпаются от зубной боли или оттого, что в ухо кто-то крикнет. Федькину в ухо никто не кричал, в его семье не было таких привычек, зуб у него тоже не болели, потому что были вставные. Федькин просто почувствовал сбя дураком — не в данную минуту, а в принципе.
Федькин лежал и припоминал разные намеки от разных людей. Он, как правило, опускал намеки, не сосредоточивался на них, потому что не верил в то, что он дурак, и потому что знал: те, кто просит, всегда ругают тех, у кого просят.
Федькин смотрел в потолок. Потолок был белый, четкий, как листок бумаги, он сам его белил два раза в месяц. Федькину больше всего в жизни нравилось белить потолки: стоять на чем-нибудь высоком и водить над головой кистью — в одну сторону и в другую.
Федькин смотрел на свою работу, и настроение у него было грустно-элегическе.
А за окном между тем начиналось утро.
Утро начиналось для всех: для дураков и для умных. Федькин раскрыл пошире орточку, встал на цыпочки и поднял руки. Это был вдох. Федькин делал утреннюю гимнастику.
Потом он помылся и сел за стол, а жена подала ему завтрак. Завтракают все — дураки и умные. И жены тоже есть у всех. Иногда бывает, что у дурака умная жена, а у умного — дура.
У Федькина жена ыла не очень умная, но вовсе не дура. Она ходила по кухне, волосы у нее были собраны на затылке в хвостик и перетянуты резинкой от аптечной бутылочки.
Федькин посмотрел на ее хвостик и почувствовал угрызения совести.
— Зина, — сказал он, — а ты зря тогда за меня замуж вышла…
— Почему? — удивилась Зина и посмотрела на Федькина.
— Дурак я.
— Вот и хорошо, — сказала Зина.
— Что ж тут хорошего? — не понял Федькин.
— Спокойно…
Отворилась дверь, и на кухню вошла дочь Федькина — Лина. Полное имя было Лионелла — Федькин ее так назвал. Волосы у Лины были прямые и белые, ресницы тоже прямые и тоже белые.
— Пап, — сказала Лина, — я хочу в цыганский театр.
— Иди.
— Нет, я хочу поступить туда после десятого класса. Играть в пьесах.
— В каких пьесах?
— Ну… в каких… «Цыганка Аза», «Сломанный кнут»…
— Ты же не цыганка.
— Ну и что? В этом театре их нет.
— А где же тогда цыгане? — удивилась жена Федькина.
— Кочуют, — объяснила Лина.
«Дура, — равнодушно отметил Федькин. — В меня…»
Самое главное в этой жизни — точно определить свое место. Чтобы соразмерить запросы с возможностями.
Когда Федькин вышел в это утро на улицу, он все про себя знал. И ему стало вдруг спокойно, не захотелось никуда торопиться. Он медленно шел, дышал и смотрел по сторонам. Если бы он был умный, то прочитал какие-нибудь стихи вроде: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…» Но Федькин Пушкина не знал и просто думал: «Хорошо-то как, Господи…»
В холле перед кабинетом на красных плетеных стульчиках сидели люди, курили и беседовали, беспечно поводя руками. Они приходили сюда толкать и пробивать. Некоторые пробивали по два года. В первый год они расстраивались и даже болели на нервной почве, а ко втрому году смирялись и находили определенное удовольствие в своей неопределенности.
У Федькина не было секретарши, поэтому к нему шли прямо из коридора. Он отсылал их к своей начальнице, а начальница — к следующему, более высокому начальнику, у которого были две двери и секретарша. Там проситель застревал между дверьми, и его отсылали обратно к Федькину. Это походило на круговорот воды в природе: вода испаряется, попадает на небо, с неба падает на землю и т. д.
Когда в холле появился Федькин, все замолчали, и он понял, что накауне говорили о нем.
Прежде, когда Федькин шел мимо людей к кабинету, он напрягал лоб, лицо делал каменное, а взгляд устремлял в перспективу.
Сегодня Федькин свой взгляд никуда не устремлял, а просто остановился и спросил:
— Сидите?
— Сидим! — дружно отозвались те, кто толкал, и те, кто пробивал.
Федькин вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, но дверь тотчас приотворилась, и в нее заглянул тощий и нервный молодой человек, как помнилось Федькину — чей-то сын. Он всегда грыз спички, и его пальцы от спичечных головок были коричневыми.
— Здравствуйте, — сказал молодой человек. — Вы меня помните?
— Еще бы, — сказал Федькин. — Как ваша фамилия?
— Лесин.
— А вы чей сын? — прямо спросил Федькин.
— Лесина, — прямо сказал молодой человек.
Федькин такого не знал.
— Слушайте, — спросил он, — а вы умеете сны гадать?
— Нет.
— Садитесь.
— Спасибо. — Лесин сел. — Мне бабушка говорила, что если приснится плохой сон, то надо сказать: «Куда ночь, туда сон…»
— Куда ночь, туда сон, — повторил Федькин.
— Нет, не сейчас, сейчас уже поздно.
Федькин оторвал от календаря листок и стал ровно закрашивать его чернилами. Ему казалось, будто он белит потолок.
Лесин смотрел и ждал, когда можно будет заговорить о своих делах, а Федькин про его дела уже слышал, и ему было неинтересно.
— У вас есть родители? — поинтересовался он.
— Конечно, — удивился Лесин.
— Очень хорошо, — похвалил Федькин. — А вам не стыдно второй год не работать?
— Так вы же мне не даете…
— Я?
— Ну а кто? Для того чтобы я начал работать, надо подписать бумагу, а вы эту бумагу не подписываете уже второй год. А я второй год хожу к вам, как на службу, и улыбаюсь вам, и делаю вид, что ничего не происходит. Вы — мой враг! — Глаза у Лесина стали четкие.
— Я не враг, — поправил Федькин, — я просто дурак.
— В каком смысле? — растерялся Лесин.
— В умственном.
— Понятно. — Лесин моментально поверил, и Федькина это обидело. — Я понимаю, — повторил Лесин, — но и вы меня поймите. Я два года ничего не делаю. Вы — дурак, а я-то при чем?
— Займитесь чем-нибудь другим…
— Почему я должен заниматься не своим делом?
— Я всю жизнь занимаюсь не своим делом, — сказал Федькин.
— Ну и хорошо вам?
Федькин подумал и разочарованно щелкнул языком:
— Скучно…
— А кем вы хотели быть?
— Маляром.
— По-моему, это механическая работа, — пренебрежительно сказал Лесин.
— А ты попробуй, — оскорбился Федькин, — попробуй побелить потолок, а я посмотрю, какая у тебя лестница получится. У меня, если хочешь знать, кисточка из Франции…
Федькин стал рассказывать про кисточку, это было очень интересно. Лесин слушал и кивал, потом посоветовал:
— А вы плюньте и идите маляром.
— На кого плюнуть? — уточнил Федькин.
— На всех.
— На всех не могу. На жену мне неудобно плевать. За нее в молодости много сваталось, а она за меня пошла.
— Если она вас любит — поймет, — сказал Лесин, и лицо его стало печальным, а голос ломким. Видимо, Лесина кто-то не понимал.
— Она-то поймет… А вот знакомые… Сразу увидят, что я дурак. Из начальников в маляры пошел.
— А вы сделайте так, чтобы вас уволили… Не сработались.
— Не уволят… — задумчиво сказал Федькин. — Я ведь не вор, не алкоголик какой-нибудь.
— Дурак — это очень серьезно! — Лесин поднял палец. — Вы просто недооцениваете. Услужливый дурак опаснее врага.
— Я не услужливый. Я равнодушный. Нет… — Федькин расстроился. — Это не пройдет.
— Ну а вы просто обратитесь к вашему начальству, — стал учить Лесин, у которого был опыт. — Подите поговорите — так, мол, и так… Может, войдут в положение…
Начальницей Федькина была женщина. Она приходила на работу в неопределенное время, и застать ее было сложно.