Подмигнув Козлову, он сказал:
— Москвич-то, Вань, в Ашимову втюрился.
— Ну-у?
— Только что на мозги ей капал.
Козлов повернулся ко мне.
— Котелок у тебя, парень, не варит. Если персы узнают, что ты на нее виды имеешь, — не жить тебе, помяни мое слово.
— Факт, — подтвердил Сайкин.
Дядя Петя сбросил на пол худые ноги в коротковатых кальсонах с завязочками, схватил пижамные брюки, попрыгал на одной ноге, не попадая в штанину.
— Чего пристали к человеку? Вьюнош прост-таки поздоровкался с ней, а вы страх на него нагоняете.
Сайкин ухмыльнулся.
— Баб и девок хлебом не корми — дай им приятные слова послушать. Я перед женой, когда на выпивку деньги нужны, как дым расстилаюсь и не хуже соловья пою. Она, дура, уши развесит, а я…
— Сволочь ты! — не сдержался я.
— Что-о?
— Цыц, сукины дети! — гаркнул на всю палату дядя Петя.
Стало тихо. Потом Сайкин обрушился на дядю Петю:
— Раскомандовался, хрен старый! Ты кто такой, чтоб командовать, а? Я на погонах по три лычки носил, а у тебя ни одной не было!
Козлов, сочувствуя Сайкину, все же посоветовал не связываться, сказал, что дядю Петю уважает главврач, что он старику поверит, а не им. Сайкин вполголоса выругался. Поманив Козлова пальцем, вышел вместе с ним.
— Горяч ты больно, — обратился ко мне дядя Петя. — Я же объяснял тебе — ушибленные они. Что-то спортилось в них. Машины и те ломаются, я люди и подавно…
После отбоя, когда Сайкин и Козлов заснули, я надел халат, подцепил босыми ногами шлепанцы и направился к двери.
Алия сидела за столиком, спиной ко мне. Свет от настольной лампы падал на раскрытую «историю болезни». Матовый колпак равномерно рассеивал его, создавая располагавший к задушевной беседе полумрак.
Я смотрел на Алию до тех пор, пока она не обернулась.
— Можно посидеть с вами? — храбро спросил я.
— Пожалуйста. — Алия показала на свободный стул.
Я сел и тотчас начал говорить. Понимал — получалось складно. Я ничего не приукрашивал, хотя и не рассказывал подробно о том, что было в моем недалеком прошлом. Чутье подсказало: мои похождения насторожат Алию. Потом я вспомнил фронт. Возникли лица однополчан, бои, в которых я участвовал и после которых наступали минуты прощания с теми, кто недавно тоже мечтал о будущем. Ощутил неприятный холодок и мгновение спустя — буйную радость оттого, что я вопреки всему живой!
На краю стола лежала какая-то книга.
— Можно посмотреть?
Алия кивнула.
«Александр Блок. Избранное» — увидел я и прочитал на память:
— Вы любите Блока? — оживилась Алия, когда я дочитал стихотворение до конца.
— Очень! Но Маяковского больше. Это мой любимый поэт.
Алия кинула на меня быстрый взгляд.
— Между прочим, вы немножко похожи на Маяковского.
Я воспринял это без удивления. О том, что я похож на Маяковского, мне уже говорили: на фронте — командир нашего взвода лейтенант Метелкин, бывший преподаватель литературы; в госпитале — молоденькая медсестра.
— Прочитать вам Маяковского?
— Только вполголоса.
Я продекламировал «Тамару и Демона». Это прекрасное стихотворение я несколько раз читал в госпитале на концертах художественной самодеятельности, и всегда с успехом. Слова: «Ну что тебе Демон? Фантазия! Дух! К тому же староват — мифология», — произнес с особой выразительностью — вспомнил вдруг о старшем лейтенанте с усами.
— Моя сестра тоже любит Маяковского, — сообщила Алия, когда я кончил читать.
— Значит, у вас есть сестра? А еще кто у вас есть? — Старший лейтенант застрял в мозгу, как заноза в пальце.
— Мама.
— А отец?
— Умер, еще до войны.
Я помолчал.
— И больше никого нет?
— Почему? Дядя есть, тетя, двоюродные братья…
— И еще жених, он старший лейтенант и носит усы! — воскликнул я.
Алия вскинула голову. Прядь выбилась из-под шапочки, глаза стали сердитыми, румянец на щеках погустел, на лбу появились морщинки.
— А еще что сообщили вам наши няни и сестры?
— Это не они.
— Женщины в этой больнице, как повсюду!
— Это не они, — повторил я.