— Не обижайся на меня, Жора, — ласково сказала Зоя. — В жизни еще хуже бывает.
Что я мог возразить ей? Что?
— Заходи в гости, — пригласила Зоя. — Ведь недаром говорится: старый друг лучше новых двух.
И она ушла.
— Чего так скоро? — спросила мать, когда я вернулся. Я промолчал.
— Поссорились? — стала допытываться мать.
Я подошел к ней, поцеловал ее в щеку.
— Мамочка! Как хорошо, что война кончилась и что я домой вернулся.
— Значит, Зоя тебе рассказала?
— Что рассказала?
Мать замялась.
— Ну-у… что она с другим встречается.
— А ты знала об этом?
— Знала.
— Почему же не написала мне?
— Зоя просила не огорчать тебя.
Мне снова стало горько и обидно. Я по-своему был привязан к Зое, по-своему продолжал любить ее. Внутренне я понимал, что моя любовь — мираж, самообман, но тяжело было остаться, как говорится, на бобах, тяжело было сознавать, что теперь у меня нет девушки, что теперь даже в кино не с кем сходить. Захотелось потолковать с кем-нибудь по душам. Я мог бы выложить все матери, но подумал: «Она будет утешать, сочувствовать». А мне хотелось просто потолковать. Я вспомнил Кольку Петрова. Сейчас самое время навестить его.
— У тебя есть водка? — обратился я к матери.
— Есть.
— Можно взять ее?
— Зачем?
— К приятелю схожу — вместе служили, сто лет не виделись.
— Возьми. Только прежде ответь мне, сын, ты… — мать запнулась, — …не пристрастился к вину?
— Не беспокойся! — воскликнул я. — Водка мне не нравится.
Я не солгал. Водка мне действительно не нравилась. Сто граммов «наркомовских» я выпивал, как касторку, зажмурившись. Файзула и Волчанский смеялись надо мной, предлагали в обмен сахар. Но я не хотел отличаться от других, храбро выпивал свою порцию.
— Тогда зачем же тебе водка? — спросила мать.
— Встречу вспрыснуть надо, — объяснил я.
— Понятно. — Мать кивнула. — Поздно придешь?
— Наверное.
Мать снова кивнула.
— Это я просто так поинтересовалась. Я сейчас на дежурство ухожу.
— Опять на дежурство?
— Опять. Но сейчас я реже дежурю — врачи вернулись с фронта и легче стало.
31
Было тепло и душно. Воздух казался вязким, густым. На лавочке, скрестив на набалдашнике руки, сидел Коленька. Стало жалко дурачка, слабого, беззащитного. Я вернулся, отломил от буханки здоровенный кусок, молча протянул его Коленьке.
— Что, что? — заволновался дурачок. Надкусил хлеб и спросил с набитым ртом: — Кто принес?
Я не ответил.
Крымский мост. Одноэтажный деревянный домик: покосившийся, ветхий — того гляди развалится. Обитай мешковиной дверь. Постучал.
Девочка лет двенадцати с такими же, как у Кольки, глазами-плошками открыла дверь. Она была бледна и очень худа, под глазами лежала несвойственная возрасту синь.
— Брат твой, Коля, дома? — спросил я.
Девочка молчала.
— Я товарищ твоего брата, — сказал я. — Вместе служили.
Девочка молчала. Ее глаза были не по-детски грустны.
— Скажи ему — Жора пришел. Саблин, мол.
Девочка всхлипнула и, по-бабьи закрыв лицо руками, разрыдалась.
Ничего не понимая, я вошел в комнату с тюлевой занавеской на маленьком окне, с квадратным столом посередине, с двуспальной кроватью, увенчанной четырьмя никелированными набалдашниками, горой подушек, накрытых пестрой тканью; около стены стоял продавленный диван с мутноватым зеркалом в высокой спинке.
Но все это — тюлевую занавеску, квадратный стол, двуспальную кровать, продавленный диван — я рассмотрел уже после, а первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошел, непрошеный, в комнату — была большая фотография Кольки в рамке, обшитой черной материей, с прикрепленным к ней орденом Отечественной войны второй степени.
Колька был похож на родителей: на женщину с плоской грудью — она шила возле окна, подняла при моем появлении голову — и небритого мужчину, подкатившего ко мне на громыхавшей подшипниками тележке, к которой было прикреплено ремнями его туловище.
«Так вот почему Колькин отец не писал домой», — сообразил я и почувствовал — задрожали пальцы.
Ничего не спрашивая, инвалид оттолкнулся от пола деревяшками, подкатил к стулу, хлопнул по сиденью рукой:
— Садись, солдат!
Девочки смотрели на меня Колькиными глазами. Мать тоже смотрела на меня, и я видел, как тяжелеют ее веки и вздрагивают губы.