— За сколько продать?
— Сама носи, — прохрипел я.
Ксюша уставилась на меня.
— Носи, носи, — повторил я. — Специально для тебя сшил. Примерь-ка. Если жмут, растяну.
Ксюша ахнула, быстро скинула ботинок, надела «лодочку», повертела ногой.
— В самый раз!
— Другую тоже примерь. — В моем голосе по-прежнему хрип был.
Хоть в ту сторону крути, хоть в эту, ничто так не украшает женщину, как обувка на высоком каблуке. А если у женщины ноги стройные, то от нее глаз не оторвешь, когда она каблучками стучит.
У Ксюши ноги были — королева позавидует. Она туфлями любовалась, а я улыбался.
— Такие «лодочки» только по праздникам надевать, — сказала Ксюша.
— Каждый день носи, — велел я. — Для праздников другие сошью — пофорсистее…
Лешка-москвич объявился у нас в конце ноября, когда стала вянуть трава и листья на деревьях сделались желтыми. Ветер дул с моря. Оно волновалось, кидало на берег волны. Вода в ручье помутнела, разлилась — никак не могла пробиться через устье. По ночам было холодно, даже шинель не спасала. Я собирался купить на барахолке одеяло, какое подешевле, в свободное время утеплял хижину — решил переждать зиму на побережье. Наверное, из-за Ксюши так решил.
Вышел я утречком. Солнце только поднялось, но его еще скрывали горы, над которыми, зацепившись за макушки, висели облака. Реденький туман расползался по ущелью, будто дымовая завеса. С веток и сморщенных листьев капли падали, и вокруг все мокрехоньким было, словно после проливного дождя, хотя ночью он даже не капнул: я чутко сплю и услышал бы, если бы он начался. Тихо-тихо было — только ручей журчал. По утрам — это я давно приметил — он особенно громко «разговаривал». Постоял я и вдруг увидел парня. Склонившись над ручьем, он умывался, зачерпывая пригоршней воду. Был он высоким, тощим, в гимнастерке с расстегнутым воротом, с двумя медалями, в стоптанных сапогах с заплатой на голенище. На камне изношенная телогрейка валялась. Я сразу понял: давно на мели, в карманах, вместо денег, одни дыры, приехал он на Кавказ просто так, как другие приезжали. За три месяца насмотрелся я на молодых фронтовиков. Воевать они научились, а жить не умели. На фронте им казалось: после войны все будет легко и просто, а получилось наоборот.
Вытерся парень подолом гимнастерки, ремень затянул, складки на животе расправил — все, как положено, сделал. Потянулся за телогрейкой и меня увидел. Помешкал чуток, головой кивнул.
Вежливо кивнул, культурно. «Видать, образованный», — решил почему-то я. Подошел к нему, поздоровался. Глаза у него добрые были, лицо чистое. Чувствовалось: стыдится он своего вида — нестриженых волос, пятен на одежде. Кто он и зачем сюда прибыл, спрашивать я не стал — это мне и так понятно было. Поинтересовался:
— Откуда ты родом-то?
— Москвич, — ответил он.
За всю жизнь москвичей я не очень часто встречал. С одним в госпитале лежал, с другим в запасном полку лямку тянул, с третьим (он, правда, не из самой Москвы был — из пригорода) провоевал почти месяц, пока его не убило. Остальные встречи тоже в памяти были. Москвичи — люди веселые, грамотные.
Посмотрел я на парня еще раз, спросил на всякий случай:
— Не врешь, что москвич?
Он руку в карман сунул.
— Паспорт сейчас покажу.
Я смутился.
— Не надо, не надо…
Повели мы разговор дальше. Как и предполагал я, приехал Лешка-москвич (так мы его промеж себя называть стали) на Кавказ за лучшей долей. В Москве голодновато да и тесно было — в одной комнате четверо, А ему другой жизни хотелось — той, о которой он на фронте мечтал. Собрал он свои пожитки и на Кавказ двинулся. Мать, конечно, отговаривала, но он самостоятельность решил показать. За месяц прожил все, что имел. Хотел на работу устроиться, но не смог сыскать место с общежитием. Вчера сменял шинель на телогрейку, получил в придачу хлеб и брынзу, наелся до отвала и пошел, куда глаза глядят. Ночь его в пути застала.
— Где же ты ночевал? — спросил я.
— Там. — Он показал на уже почерневшую копенку прошлогоднего сена, из которой Степанида каждую неделю выщипывала клок — постель поправляла.
— Чего же к нам не вошел?
— Постеснялся — темно уже было.
Понравилось мне такое объяснение. Позвал я Лешку в хижину — накормить решил. Думал — поест и уйдет. Но он остался. Не сам, конечно, — мы посоветовали. Очень он понравился всем, особенно Витьку. С первых же минут стал Лешка свою внимательность проявлять к нему, доброту показывал. Витек ни на шаг его от себя не отпускал, все рассказывал что-то. Такое часто бывает: сойдутся два незнакомых человека и сразу так понравятся друг дружке, что может показаться: они пуд соли вместе съели. Ксюша, врать не буду, своего интереса ничем не выдала, а Степанида, присмотревшись к Лешке, уверенно сказала, будто печатью по бланку стукнула: