— Займу, — беспечно откликнулась Лизка.
Степанида подумала и согласилась.
— Дуры! — рассердился я. — Разве можно на такое спорить?
— Не шуми, — остановила меня Степанида. — Все равно у нее ничего не получится.
Лизка добавила:
— Да и не нужен мне Лешка. Я только свою правоту доказать хочу.
«Шут с тобой, доказывай», — подумал я. Видел я, как Лешка Ксюшу любит, и не сомневался — плакали Лизкины денежки. Она решила у нас заночевать — побоялась одна возвращаться: в городе и окрестностях объявилась какая-то шайка, раздевали прохожих, налеты на ларьки устраивали. Одни люди говорили: «Главарь у них грузин», другие возражали: «Русский он, только похож на грузина».
Степанида испуганно сказала:
— Как бы сюда не пожаловали.
— Пускай приходят, — ответил я. — Денег у нас нет, добра тоже не нажили.
— Тебе легко так говорить, — проворчала Степанида. — А у меня, сам знаешь, сберкнижка.
Лизка усмехнулась.
— Много ли скопила, Степанида?
Она не любила таких расспросов, сразу начинала жаловаться на свою судьбу, утверждала, что ей, немощной старухе, жить трудно. Так она запричитала и сейчас.
— Не прикидывайся! — напустилась на нее Лизка. — Ты старухой лет через двадцать будешь.
Степанида испуганно смолкла, потом, неожиданно рассмеявшись, объяснила:
— Это я по привычке себя так назвала. Старухам пощедрей подают.
Я покосился на Витька — он не упускал возможности прицепиться к Степаниде. Но в этот вечер Витек был тише воды и ниже травы: после Лешкиного отъезда сильно загрустил. «Как бы припадок не начался», — с беспокойством подумал я и поискал глазами ложку, которую в случае припадка — так наказала Ксюша — надо будет протолкнуть ему в рот. Ксюша это делала ловко, а как получится у меня, я и понятия не имел…
Ксюша и Лешка воротились, как и обещали, через неделю. Денек выдался — лучше не пожелаешь. Солнце припекало, будто весна наступила, и только с моря тянуло холодком и пахло солью. Я с наслаждением вдохнул, помассировал ногу — все надеялся, что хромота поубавится. Посмотрел из-под руки вдаль — движется что-то. Вначале решил — померещилось, потом Ксюшу и Лешку узнал. Шли они по тропке, кусты и камни огибали. Эту тропку мы протоптали. Раньше в город только Степанида ходила, а теперь нас пятеро было, да и Лизка с ухажерами тоже траву мяла, камушки ногами раскидывала.
Степанида и Витек, несмотря на хорошее утро, еще спали. А я пораньше встал — в город собрался: деньги кончились, надо было чувяки продать. Теперь решил: «С Ксюшей и Лешкой побуду, может, им помощь понадобится».
Мальчугана нес Лешка. Тот, видать, сомлел, дремал на руках. Какой он, издали не было видно.
— Идут! — крикнул я, обернувшись к хижине.
— Чего орешь? — откликнулась спросонок Степанида.
— Ксюша с Лешкой воротились!
Почти тотчас Степанида вышла, наспех одетая. Прищурившись, посмотрела на тропку.
— Ничего не видать.
— Полевей смотри, вот они — уступ огибают.
Степанида кивнула.
— Теперь вижу.
Она отошла к ручью, плеснула на лицо. Задрав платье, вытерлась исподней рубахой. Я снова увидел ее ноги и подумал, что Степанида вполне могла бы завлечь любого мужчину, если бы не прикидывалась старухой.
Степанида перехватила мой взгляд, с напускной суровостью проворчала:
— Чего уставился? Твоя любимица воротилась — вот на нее и глазей. — Помолчала и добавила: — Будет теперь у нас детский сад.
— Мальчонка не помешает, — поспешно возразил я. — Да и не задержатся они на Кавказе. Как получит Лешка письмо от фронтового друга, так и уедут.
Степанида вздохнула.
— Я про детский сад просто так сказала. Мне мальчонка не помеха. Звать-то его как?
Я потер лоб.
— Запамятовал. Ксюша говорила как, но из головы вылетело.
— Стареешь. — Степанида усмехнулась.
Я и сам понимал — старею: сильно уставал, временами сердце колотилось, будто за ним собаки гнались. Война не прошла бесследно — другого объяснения не было.
Появился Витек — хмурый после сна. Увидел Лешку, издал радостный вопль и помчался к нему, обругав на ходу меня и Степаниду за то, что мы не разбудили его. Степанида никогда не пропускала мимо ушей оскорбления и сейчас крикнула ему вслед:
— Портки, смотри, от радости не потеряй, обормот!
Витек действительно был рад. Временами ему начинало казаться, что Лешка не вернется, и тогда он изводил и меня, и Степаниду разными глупыми вопросами.
Ксюша и Лешка сияли, как начищенные пятаки. Мальчонка протер кулачками заспанные глаза и вдруг улыбнулся мне. «За своего, стервец, признал», — разволновался я. Принял его от Лешки, ласково спросил: