— Зря стараешься, девка.
Она перевела взгляд на Ксюшу.
— Не боишься, что отобью москвича?
Ксюша улыбнулась, ласково посмотрела на Лешку. Он смутился, забегал глазами, будто схваченный за руку воришка.
Придраться к Лизке было трудно: она не лезла напролом, своей цели добивалась исподволь. Я, конечно, не все видел и не все понимал. Степанида говорила Ксюше, что Лизка просто шутит, ревность в ухажерах вызывает. Вскоре я и сам стал думать так. И в горле ком образовался, когда однажды Лизка сказала Степаниде:
— Гони денежки!
— Какие денежки!
Лизка рассмеялась ей прямо в лицо, посмотрела на Лешку.
— Сам признаешься или мне рассказать?
Лешка как сидел, так и остался сидеть. И хотя костер бросал красные отблески на наши лица, я заметил, как побледнел он.
— Раскошеливайся, Степанида, — продолжала Лизка. — А ты, подружка, — она повернулась к Ксюше, — не расстраивайся. Я просто доказать хотела, что любого завлеку.
Ксюша кинула взгляд на сникшего Лешку, молча поднялась, пошла в хижину.
— Не убудет его! — крикнула ей вслед Лизка.
— Шальная ты, — пробормотал я.
— Какая есть, — с вызовом ответила Лизка и снова потребовала у Степаниды деньги.
Костер почти догорел, только угли мерцали и тонкой струйкой вился угарный дым.
— Ксютка этого не простит! — Витек не скрывал своей радости. Он все уши прожужжал Лешке, уговаривал его не жениться.
— Помолчи! — прикрикнул на него я.
Витек что-то пробормотал, побрел к морю. Лизка и Степанида тоже отошли. Мы остались с Лешкой вдвоем. Я назвал его дураком, добавил:
— Променял шило на мыло.
— Сам не понимаю, как получилось, — сглатывая слова, признался Лешка. — Задурила она мне голову, такой желанной стала, что… — Он смолк.
— Бывает, — согласился я и подумал, что Лизка даже больного с постели поднимет и немощного старца расшевелит, ей, видимо, народу написано мужчин совращать, семьи разбивать. И еще подумал я, что так поступает она не из-за испорченности, а то ли от скуки, то ли от сознания своей женской силы, красоты.
Лешка перебирал рукой камушки, отшвыривал мелкие.
— Ступай к Ксюше, — посоветовал я. — Может, она поймет тебя.
Лешка вскочил. Степанида тоже хотела войти в хижину, но я не пустил ее.
— Деньги отдать надо, — проворчала Степанида, косясь на разгоряченную разговором Лизку.
— Успеешь, — возразил я. — Там сейчас человеческая судьба решается.
Лизка рассмеялась.
— Блажит Ксютка.
— Не болтай! — рассердился я.
Лизка помотала головой.
— Лучше аборт сделать.
— За это судят, — напомнила Степанида.
— Волков бояться — в лес не ходить, — возразила Лизка. — Я и Ксютку бранила за то, что она от ребенка не избавилась.
— Чего же она тебе отвечала? — заинтересованно спросил я.
— Грех! — передразнила Лизке Ксюшу.
Я кивнул.
— Она права.
— Ни черта ты не понимаешь в этом! — Лизка прикрыла ладонью зевок. — Если так рассуждать, то и десятерых родить можно. Вся жизнь в пеленках пройдет.
— Для хороших женщин ближе детей и семьи ничего нет, — не согласился я. — Семья — вот что каждому человеку нужно.
— Верно, верно, — закивала Степанида. Повернувшись к Лизке, добавила: — Поверь мне, девка, это действительно так.
— Чего же не обзавелась семьей? — спросила Лизка. Степанида вздохнула.
— Должно быть, такая моя планида — одной свой век доживать.
Степанида сказала то, о чем последнее время я думал сам. Когда в госпитале лежал, мечтал: найду мать, сестру, племянников, новый дом построю, познакомлюсь с какой-нибудь вдовушкой, буду жить — сам себе хозяин. И очень хотелось, чтобы сердце к этой вдовушке лежало. Без этого не представлял я семейную жизнь. Но одно дело мечты, хотение, другое — действительность. Кроме Степаниды да горластых торговок на барахолке, я ни с кем из женщин не познакомился. Ведь не оставишь же посреди улицы ту, которая приглянулась. До войны и в госпитале я не терялся, не упускал своего шанса. А как хромым сделался, сник, только мечтами себя тешил. И так привык в мыслях называть Ксюшу дочкой, что стал стариком себя считать. А теперь вот и Славик появился. Сам вызвался нянькой быть. Ксюша хотела вместе с малышом в город ходить, но я не позволил. Сказал: «Сапожное ремесло сидения требует, да и трудно мне, хромому, туда-сюда мотаться, а новые чувяки, когда сошьются, ты по-прежнему продавать станешь — вот мы и будем квиты». Она согласилась.