— Так и будем лежать? — прошептал Марьин и с шумом втянул в нос воздух.
— Еще чуть-чуть подползем, — сказал Кулябин и заработал локтями.
Мы проползли еще метров десять и остановились. На животе у меня зудело: видимо, впились в кожу занозы. Хотелось поскрести живот, но я боялся пошевелиться.
Короткими перебежками немцы удалялись от нас. Они шли туда, где лежала наша рота. Они обтекали карьер с двух сторон. Они хотели, чтобы ни один из наших однополчан не остался в живых. «Дудки!» — подумал я. И такая злость охватила меня, что даже страх исчез.
— Начали, — сказал Кулябин и швырнул в фрицев гранату. За ним бросили гранаты мы — я, Марьин и Семин. Громыхнуло четыре раза.
— Еще! — крикнул Кулябин. Мы снова метнули гранаты. Не давая фрицам опомниться, стали строчить в них из автоматов. Вначале я строчил наобум, а потом стал целиться. Я лежал за пеньком, перед которым возвышалась кочка. Она мне не мешала. Скорее наоборот: она служила прикрытием.
Мы застали фрицев врасплох. Немало их полегло в первую же минуту. А потом они опомнились. Залегли и открыли огонь. Пули впивались в кочку, от пня отлетала кора.
Валерка пополз от меня в сторону — к двум сросшимся друг с другом пням. «Куда ты?» — хотел крикнуть я, но не успел: Валерка дернулся всем телом и застыл.
Я начал стрелять, ничего не видя и ничего не слыша. Казалось, заложило уши, казалось, что-то черное опустилось на глаза. А потом мозг прорезала мысль: «Как ребята?» Я скосил глаза и увидел: Марьин лежит на спине с кровавым пятном на животе. «Господи, — прошелестело в мозгу. — Мама родная!»
— Давай, давай! — крикнул Кулябин. — Чего рот разинул, дурак?
Пули ложились все ближе и ближе. Они барабанили по пню, как дождь по крыше. Я сменил уже второй диск, но стрелял теперь редко и все время наобум: высунешь из-за пня дуло, дашь очередь и съеживаешься в комок, нахлобучивая на глаза каску. А фрицы — вот они. Перебегают, паразиты, от дерева к дереву и палят, палят. Поднимешься — каюк будет. «Теперь моя очередь погибать», — подумал я, но не испытал страха, Я удивился: страх куда-то исчез, испарился. В сердце была только ненависть, жажда отмщения. Я повозился за пнем, устроился поудобней и снова стал вести прицельный огонь. Автомат горячим стал. Над дулом дымок вился. «Сейчас встану во весь рост, — подумал я, — и пойду на них». И в это время я «ура» услышал. Раскатистое русское «ура». «Уж не мерещится ли мне?» — подумал я и посмотрел на Кулябина, лежащего от меня метрах в семи, у дерева, на котором маленькими шариками зеленела листва.
— Наши! — Кулябин рот в улыбке растянул и тут же свалился на бок. Улыбка сползла с его лица, лицо и щеки покрылись восковой бледностью.
— Ванька! — взревел я и грохнулся ему на грудь.
Отвертка вывалилась из пальцев.
— Что с тобой, друже? — услышал я голос напарника. Его голос донесся откуда-то издали, словно в ушах у меня была вата.
А во мне уже все кричало: «Не то, не то, не то! Там, на фронте, было то, там я делал важное и нужное дело, там я был «фигурой». Зачем война кончилась?» — подумал я, но тут же отогнал эту мысль, потому что понял: это кощунство. Но я понял и другое: там было настоящее, нужное и важное — то, что запоминается на всю жизнь, что навечно входит в сердце…