— Не люблю загадывать…
Но однажды его прорвало, и он, смущенно улыбнувшись, сказал, что тоже мечтает стать учителем, и не просто учителем, а директором школы в каком-нибудь таежном поселке, а что в этой школе все будет как при коммунизме, — Самарин так и сказал.
— Уточни! — потребовал Волков.
Самарин объяснил, что дети и учителя там станут прежде всего единомышленниками; педагоги будут учить ребят не только наукам, но и помогут им полностью раскрыть в себе все самое хорошее, что есть в каждом человеке.
— Хочу, чтобы они проводили в школе весь день, — добавил Самарин. — Даже питание там организую.
— На какие же шиши собираешься их кормить? — не скрывая иронии, поинтересовался Волков.
— Свое собственное хозяйство при школе заведем: огород, сад, ферму. Придет время — трактор купим и другую сельскохозяйственную технику. Ребята покинут школу подготовленными во всех отношениях.
— А позволят ли тебе это?
— Добьюсь!
— Хочешь сделать, как у Макаренко в «Педагогической поэме»? — спросил я.
— Точно! Только еще лучше.
Волков погасил в глазах иронию.
— Ты, лейтенант, партийный?
— Пока нет.
…Я мчался к больнице. Честно говоря, я уже был там. В прошлое воскресенье целый час слонялся под окнами, но Алию так и не увидел. «А теперь увижу, — взволнованно думал я, подбегая к больнице, — расскажу, как тосковал, назначу ей свидание и… и все будет, как в танковых войсках!»
Вот она — больница. Знакомые окна. Знакомый подъезд. Но кто это? Неужели? Точно, он… Около подъезда прогуливался — три шага в одну сторону, три в другую — черноволосый старший лейтенант с усами. Я приуныл. Подойдя к витрине с оборванной газетой, сделал вид, что читаю. Когда появилась Алия, мне стало больно. Заметила она меня или нет, я не понял. Старший лейтенант и Алия свернули за угол, а я поплелся в институт. Раньше была маленькая-маленькая надежда, теперь даже ее не осталось.
…Я был погружен в свои думы и не сразу обратил внимание на остановившегося около меня Владлена, которого Волков упорно продолжал называть Варькой. Особых чувств я к нему не испытывал, но и неприязни не было.
— Опять психологию отменили? — спросил Владлен.
Я кивнул.
— Безобразие! — Владлен напустил на лицо озабоченность. — Но скоро этому положат конец. Другого преподавателя возьмут.
— А Игрицкого куда?
— Выгонят.
Я не поверил.
— Из надежного источника сведения, — сообщил Владлен.
— Из какого?
— Знать будешь много — состаришься скоро.
Его слова почему-то взбесили меня. Я послал Владлена к черту.
— Ну вот, — уныло откликнулся он. — Ты, оказывается, такой же, как Волков.
— Чем же он плох?
— Матерщинник, — начал перечислять Владлен, — бабник, забияка… Одним словом, хулиган.
— Ну, знаешь!..
Владлен вздохнул и добавил:
— Мой совет — Самарина тоже остерегайся. Ты не гляди, что он молчаливый и выдержанный. В тихом омуте черти водятся. Я его анкетку случайно прочитал — гром с ясного неба! Наград лишен — раз, отца и матери нет — два, в детдоме воспитывался.
Не знаю, зачем сказал мне это Владлен. Видимо, ему захотелось похвастать, показать свою осведомленность. Но его слова возмутили меня, я взорвался, назвал его скотиной и ушел.
Одноэтажные строения, в которых размещались аудитории, были разбросаны в раскинувшемся за главным корпусом парке. До недавнего времени я думал, что этот парк и есть сад Кеши, но Волков объяснил, что сад Кеши находится километрах в пяти отсюда и похож на лес — так много там яблонь и других плодовых деревьев.
Огромное желтое солнце плыло по небу, подернутому легкой дымкой. По-прежнему было прохладно. Так бывает лишь в утренние часы поздней осени. Нежаркое солнце, утро, тишина — все это настраивает на раздумья. Бесцельно бродишь и бродишь, разрыхляя ногой слежавшиеся, будто спрессованные листья, и в твоей памяти начинают возникать какие-то лица, голоса, и никак не удается понять, была ли в твоей жизни такая же осень или это только грезится, а если была, то где и когда. Пытаешься вспомнить что-то очень важное и не можешь.
Из приоткрытых окон доносилась размеренная речь преподавателей, я видел лица студентов и студенток, ловил их взгляды. По усыпанным листьями дорожкам пробегали, торопясь куда-то, первокурсники. Студенты старших курсов, у которых тоже были «окна», прогуливались, уткнув носы в учебники и конспекты.