— Обойдемся, — повторил Самарин.
Оставив ложку в кастрюле, Волков погрозил ему кулаком, я выругался про себя, Гермес продолжал усмехаться, Нинка незаметно для других посмотрелась в потускневшее зеркало, которое откуда-то приволок Волков и прикрепил на стене. После минутного замешательства Жилин присел на корточки и стал медленно распутывать узел на мешке. Засунув в него руку, извлек бутылку с тряпицей в горлышке, осторожно поставил ее на стол.
— Самогон!
— Дело. — Волков потер руки.
— С картошки гнали.
Сообщив это, Жилин снова стал шарить в мешке. Шарил он долго: видимо, не мог найти то, что искал.
— Вынь все, — посоветовал Волков, — потом обратно сложишь.
Жилин кинул на него подозрительный взгляд, начал шевелить руками проворней. Вынул кусок сала, густо обсыпанный крупной серой солью и облепленный кусочками газеты. Сало было желтоватым, волокнистым, без розоватой полоски внутри и очень тонким — всего в палец толщиной. Но у меня все рано потекли слюни.
Положив сало на стол, Жилин спросил:
— А хлеб у вас, мужики, имеется?
— Имеется, — ответил Волков.
— Где он?
Волков достал из тумбочки четверть буханки, — все, что осталось.
— Маловато. — Жилин снова нагнулся к мешку.
Кроме зачерствелого, видимо, домашней выпечки каравая, он после некоторого колебания вынул пол-литровую банку, накрытую вощеной бумагой, крепко обвязанную шпагатом.
— Это, мужики, грузди. Закусь наипервейшая — сам собирал.
— Богато живешь, — заметил Волков.
— Какое! — Жилин — так показалось мне — испугался. — Хлеб с лебедой и отрубями — сами почувствуете. А сало два с половиной года в подполе хранилось. Маманя подсвинка заколола, когда немец в нашу деревню пришел и лютовать стал. Скотину отбирали, за курями, как собаки, гонялись. Маманя тогда и порешила — заколоть. Позвала соседа-старика, потому как в нашем дому никого из мужчин не было — воевали все. Заплатили соседу мясом. Сало вон какое. Не нагулял жира подсвинок — одними помоями кормили, да и то не каждый день. Засолила маманя сало и в подпол спрятала, за кадушки: «Когда отец и братья возвернутся с войны, тогда и попразднуем». Не получилось! Из трех братьев только один вернулся — самый старший. Без руки вернулся и с перебитыми кишками. Пожил два месяца и умотал — ни слуху ни духу от него. А папаня мой, мужики, без вести пропавший. Маманя все надеется, все ждет, а у меня отболело.
— Быстро, — сказал Самарин.
— Быстро? — Жилин удивился. — Извещение в сорок третьем было, когда под Сталинградом биться кончили. А сейчас сорок шестой к концу подходит.
— Все равно быстро! — сказал Волков. — У меня отец в сорок первом погиб — до сих пор душа ноет.
— Чего зазря себя травить? — не согласился Жилин. — Самое главное, мужики, что война кончилась и жить чуток легче стало. Я себе цель поставил — образование получить. С образованием большим человеком стать можно.
— Кем же ты собираешься стать? — не скрывая иронии, поинтересовался Волков.
Жилин посмотрел на него, потом на нас. Заметил в наших глазах насмешку, обиженно заморгал и произнес:
— Давайте обедать, мужики. Жрать хочется — аж кишки сводит.
Я не стал ждать особого приглашения. Возле меня сел Волков. Около него примостился на краешке стула Гермес. Нинка и Жилин устроились рядышком.
— А ты? — Волков посмотрел на Самарина.
— Не хочу, — ответил он.
Жилин оттопырил губу.
— Стало быть, брезгуешь?
— Нехорошо, лейтенант, — с укором произнесла Нинка.
Самарин молча придвинул к столу табуретку.
— Так-то лучше, — проворчал Жилин и, отмеряя ногтем по стеклу, стал разливать самогон.
— Тебе бы аптекарем работать, — не выдержал Волков.
— Не гавкай под руку! — строго сказал Жилин и, стряхнув в кружку последнюю каплю, добавил: — Всем тютелька в тютельку, без обиды чтоб.
Волков поднял кружку.
— За что выпьем, братва?
Жилин степенно встал.
— Жизнь, мужики, и погладить человека может и побить, смотря с какого боку к ней подойти. Я за войну столько натерпелся…
— Не один ты, — перебил его Волков. — Или считаешь, мы во время войны в ладушки играли?
— Знаю, мужики, вам тоже трудно было.
— Сравнил! — Гермес рассмеялся. — Они воевали, раненые, а ты, хоть и при немцах жил, живой и невредимый.
— Это так, — согласился Жилин. — Но оккупация, мужики, тоже…
— Понятно, — сказал Волков. — Давайте, братва, за тех выпьем, кто с войны не вернулся!
Над столом жужжала, описывая круги, муха с зеленоватым отливом, привлеченная запахом сала и хлеба. Волков перекатывал во рту потухшую самокрутку. Самарин отрешенно смотрел куда-то вдаль. В Нинкиных глазах стояли слезы. Гермес сидел выпрямившись, не касаясь спинки стула.