Помню лицо Родионова — широкое, скуластое, с двумя бугорками на лбу. Помню, как он полз. Шинель вставала горбом на его спине, впереди, позади, по бокам всплескивались буроватые фонтанчики — следы пуль. Помню, как он дернулся и не шевельнулся больше.
Никогда не забуду Родионова, как не забуду всех, кто погиб на моих глазах. Не верю тем, кто пишет и говорит, что люди принимают смерть с кротостью. Я таких не встречал. Вижу перекошенные от страха лица безнадежно раненных, читаю мольбу в их глазах. Пока не замутился разум, человек надеется…
Муха опустилась на стол, прильнула к хлебной крошке. Жилин хлопнул по столу, но промазал.
— Долго, мужики, в молчанки играть будем?
Мы — Самарин, Волков, Нинка и я — посмотрели друг на друга. Мы поняли, о чем вспоминал каждый, и это еще больше сблизило нас. Покосившись на гитару, Волков спросил Жилина:
— Играешь?
— А то как же!
— Что умеешь?
— Все!
— И «цыганочку»?
— Обыкновенное дело!
— Сыграй. А я сбацаю.
Жилин взял гитару.
— Поглядим на твои способности.
Волков вышел на середину комнаты. Постоял, вслушиваясь в переборы, потом, раскинув руки, сделал стремительное движение. Шлепая по каблукам, будто смахивая с них пыль, стал неторопливо ходить вокруг стола, изобразив на лице равнодушие. Обхватив рукой гриф, Жилин то нежно пощипывал струны, то дергал их.
— Шибче! — скомандовал Волков и начал шаркать ногами.
— Стуку не слышно! — сердито сказал Жилин.
Продолжая выбивать чечетку, Волков пожаловался:
— Сапоги на кожимите. От него — никакого шика.
Сославшись на головную боль, Нина вышла подышать свежим воздухом.
Жилин неожиданно накрыл струны рукой:
— Повеселились, и хватит!
— Чего так? — удивился Волков.
— Уморился, — объяснил Жилин. — Весь путь на сидячем месте проехал — не выспался.
Жилин потуже затянул узел на мешке, дернул замок на чемодане и, не глядя на нас, сказал:
— Я, мужики, тоже пройдусь.
— Погоди, — остановил его я. — Сейчас вместе двинем.
— Я сам по себе, — проворчал Жилин и ушел.
Мы остались вчетвером.
Гермес выпалил:
— Нехороший человек!
Я посмотрел на Волкова.
— Жмот, — процедил он.
Мне Жилин тоже не понравился. Однако я не стал торопиться с выводами, решил присмотреться к нему, но в душе уже поселилось что-то тревожное, и я никак не мог избавиться от этого.
8
Из окон общежития падал свет. На втором этаже на фоне простеньких штор и занавесок то возникали, то исчезали женские силуэты. Флигелек, в котором жил Игрицкий, тоже был освещен.
— Заглянем? — предложил я, кивнув на окно.
— Небось дрыхнет или вино хлещет, — отозвался Волков.
К флигельку медленно приближался человек. Мы узнали Курбанова. Остановившись, он постучал набалдашником в крестовину окна. Показалось опухшее, обросшее светлой щетиной лицо Игрицкого. Несколько мгновений он вглядывался в Курбанова, потом, покачнувшись, отошел.
«Впустит или не впустит? — подумал я. — Если да, то я встречусь с Алией».
— Не впустит, — сказал Волков.
Я не успел ответить — тягуче скрипнула дверь.
— Входи, — невнятно пробормотал Игрицкий.
Мне сразу стало весело.
— Чудеса в решете, — сказал Волков. — Раньше не впускал, а теперь…
— Так часто бывает! — воскликнул я. — Чего не ждешь, во что не веришь, происходит.
— Верно, — подтвердил Волков. — Ты-то чего радуешься?
Велико было искушение рассказать про Алию, про первую любовь, которая наперекор всему продолжала жить в моем сердце. Я никак не мог понять, кто мне дороже — Алия или женщина с васильковыми глазами — и, наверное, поэтому промолчал.
В парке было прохладно, темно. Я шел, словно слепой, вытягивал руки, чтобы не наткнуться на деревья.
— Чего руки-то тянешь? — спросил Волков.
— Ничего не вижу.
— А у меня глаза, как у кошки.
— На юге какая-то особенная темнота — в двух шагах ни черта не различишь.
— Это тебе так кажется. Может, у тебя куриная слепота началась?