Я снова вспомнил санинструктора Олю. Про нее тоже болтали разное, но это были только сплетни. Так и сказал Волкову.
— Послушать тебя, — проворчал Волков, — без женщин мы не победили бы.
— Победили бы, — не согласился я. — Но только война, может быть, до сих пор продолжалась бы.
Пока мы шли к общежитию, Волков задумчиво молчал. Когда между ветвей возникли освещенные окна, признался:
— Понимаешь, какое дело: до сих пор совладать с собой не могу. Как увижу какую-нибудь женщину с погонами на плечах, все во мне вверх тормашками встает.
9
На следующее утро, заварив чай, Волков спросил Жилина:
— С нами харчиться будешь или отдельно?
Жилин проснулся позже всех. Мы оделись и умылись, а он еще долго спал или, может, притворялся.
— По скольку же складываетесь, мужики? — деловито осведомился Жилин.
— Ни по скольку.
Жилин удивился.
— В нашей комнате все общее, — объяснил Волков. — Все, что добыл или получил, — на стол!
Жилин ухмыльнулся, высвободил руки, положил поверх одеяла. Они были белые, с золотистым пушком. Застиранная голубая майка выпукло облегала грудь. Он перевел взгляд на тумбочку, где хранились наши припасы.
— Богато ли живете, мужики?
— Когда как, — ответил Волков. — Бывает, кишка кишке рапорт пишет.
— Я так и думал… Небось на одну стипендию живете?
— На одну стипендию не прожить, — возразил Волков. — Гермес каждый месяц посылки и переводы получает, а мы на товарную станцию ходим.
…На товарной станции мы были дважды. В первый раз выгружали какие-то ящики, сбитые из неоструганных досок. Занозы впивались в кожу, а рукавиц у нас не было. Волков чертыхался, все хотел узнать, что в этих ящиках, даже попытался вскрыть один из них, но без инструментов не удалось отодрать толстые, шершавые доски, густо усыпанные большими ржавыми гвоздями. Ящики были тяжелые, и Волков, так и не узнав, что в них, сказал, поправив запястьем намокшую челку: «Должно, чугунные болванки на своем горбу носим». Во второй раз мы разгружали цемент. «Если бы в мешках была мука или сахар, то разжились бы», — помечтал Волков.
Опустив на пол волосатые ноги, Жилин стал одеваться. Не спеша натянул брюки, обулся. Взял казенное полотенце с коричневым штампом на углу.
— Где тут, мужики, умываются?
— Умывальник в конце коридора, — сказал я. — Там ведра стоят и ковш.
Жилин направился к двери.
— Как же решил? — бросил ему вдогонку Волков.
Жилин медленно обернулся.
— Я, мужики, сам собой располагать буду.
— А поясней сказать можешь?
— Можно и поясней… Я, мужики, отдельно от вас столоваться порешил, — И закрыл за собой дверь.
Самарин усмехнулся. Гермес быстро произнес:
— Хорошо, что так получилось.
— Чего ж хорошего? — возразил Волков. — Жили мы, как братаны, а теперь…
Людей, подобных Жилину, я уже встречал, но никогда не жил с ними под одной крышей.
— Типичный куркуль, — сказал Самарин. До сих пор он никогда не говорил о людях дурно, а теперь, видимо, не мог сдержаться.
Волков выругался.
— Настроение стало хуже некуда. Надраться бы сейчас, да денег нет.
— Сегодня нельзя, — сказал Гермес. — Сегодня профсоюзное собрание.
— Там и отведу душу, — процедил Волков. — Когда настроение портится, выпить тянет и подраться хочется.
Самарин извлек из кармана помятую пачку, выудил двумя пальцами наполовину осыпавшуюся папироску, закурил. Перебросив пачку Волкову, спросил:
— Ты в детстве задиристым был?
— Каким был, таким и остался, — проворчал тот, вытряхивая из пачки папиросу. — Сколько помню себя, всегда дрался.
— Попадало тебе?
— Случалось. Один на один меня боялись, а скопом налетали. Метелили так, что кровью умывался. Зато потом я отыгрывался. И на переменках лупил кого надо и на улице. Учителя меня отпетым считали, каждую неделю мать вызывали в школу. Она, бывало, возьмет ремень и рапортует по заднице. Мать у меня маленькой была и легонькой: дунешь — полетит. А я терпел, потому что — мать. Зла на нее не держу, хотя и больно хлестала.
— Не люблю драчливых, — сказал Гермес.
— И я не люблю! — откликнулся Волков. — Хоть я и в охотку дрался, но не беспричинно, как некоторые. — Он посмотрел на Самарина: — Ты почему завел разговор об этом?
Самарин приоткрыл окно, выкинул окурок.
— Боюсь, сцепишься ты когда-нибудь с этим Жилиным.
— Нужен он мне! — отрезал Волков.
Последняя лекция кончалась в три часа, но и после трех в некоторых аудиториях оставались студенты — переписывали конспекты, беседовали с преподавателями, спорили. Уборщицы с ведрами и тряпками бродили по коридорам, открывали двери, но никогда не выпроваживали нас.