— Чего надо?
Один из них ринулся за Алией. Я подставил ему ножку. И сразу посыпались удары. Закрывая лицо локтем, я стал медленно отступать, молил бога только об одном — не упасть бы, изредка выбрасывал вперед кулак и ликовал, когда мой удар достигал цели. Луна внезапно исчезла, стало очень темно. Лишь по прерывистому дыханию и шорохам я определял, где они, эти парни. Они били меня молча. «Алия, должно быть, уже далеко», — решил я и, выбиваясь из последних сил, побежал, прихрамывая, к общежитию. Парни не отставали. Я слышал их хриплое дыхание, даже ощущал его спиной. «Еще чуть-чуть, и каюк…» — промелькнуло в голове.
Опять показалась луна, и я увидел, что до общежития осталось метров сто. Отбиваясь руками и ногами от наседавших парней, истошно крикнул:
— Волков!.. Самарин!.. Гермес!..
С шумом раскрылось окно.
Пнув меня напоследок в живот, парни бросились наутек.
Я упал. Удар в живот лишил меня последних сил.
— Живой? — Около меня остановился Волков. Он был в неподпоясанной гимнастерке, в руке держал ремень. — Куда они рванули?
От боли я не смог вымолвить ни слова, слабо махнул рукой.
Следом за Волковым примчался Самарин, тоже с ремнем в руке. Гермес помог мне подняться на ноги, и я, кривясь от боли, поплелся вместе с ним к общежитию…
— Смылись! — зло произнес Волков, возвратившись в общежитие излюбленным способом — через окно. Приблизив к моему лицу керосиновую лампу, которой мы пользовались после двенадцати, присвистнул: — Как они тебя!
Я видел свой нос — распухший, похожий на картофелину. Зубы шатались, на губах пузырилась окровавленная слюна, руки и ноги были в синяках, в животе ощущалась тупая боль.
Вошел Самарин. Кинул на кровать ремень. Покосившись на меня, стал молча разуваться.
— Глянь, лейтенант, как они его! — воскликнул Волков.
— Не слепой. — Самарин стянул сапоги, швырнул под кровать: обычно он аккуратно ставил их возле двери.
Гермес принес тазик с водой, помог мне умыться. Вода сразу побурела.
— Сейчас еще принесу — похолодней. — Гермес вышел.
Жилин до сих пор не проронил ни слова — с интересом слушал и смотрел.
— А ты чего не побежал с нами? — повернулся к нему Волков. — В нашей комнате обычай: один за всех, все за одного.
— Не заводись, — сказал Самарин.
— А я и не завожусь, — вспылил Волков. — Я дело говорю.
Снова появился Гермес. От холодной воды мне полегчало.
— На боковую? — спросил Самарин.
Жилин быстро разделся, произнес с коротким смешком, посмотрев на меня:
— Стало быть, это ты пятился и руками впустую молотил?
— Их же четверо было… — виновато пробормотал я.
Волков насторожился:
— А ты, Жилин, как очутился там?
— Гулял.
— Один?
— А тебе какое дело?
— Ладно, ладно, — миролюбиво произнес Самарин. — Расскажи, что дальше было.
— Ничего не было, — откликнулся Жилин. — Вижу: четверо одного молотят — я и отвалил.
— И нам про это не сказал? — ужаснулся Гермес.
— Зачем? — Жилин удивился. — Может, за дело молотили.
— Но ведь четверо же! — сказал Волков.
Жилин ногами расправил одеяло, откинул на него простыню.
— Я, мужики, в драки не встреваю. Если бьют, стало быть, за дело.
Волков выругался.
— Ты не очень-то разоряйся, — крикнул ему Жилин. — Привыкли на войне язык распускать и рукам волю давать. А тут не война, тут все по-правильному должно быть.
— Как? — спросил Самарин.
— Так, — пробормотал Жилин и отвернулся к стене.
Волков зло усмехнулся, снял гимнастерку.
— Сам разденешься или помочь? — наклонился ко мне Гермес.
— Сам.
Загасив лампу, мы несколько минут молчали. Потом Волков спросил меня:
— Запомнил их?
— Запомнил.
— Если встретимся, покажешь!
— Один на один я сам справлюсь. А если снова четверо будут, покажу.
— Заметано, — согласился Волков.
Начался дождь — первый за время моего пребывания в Ашхабаде. Упругие струйки разбивались о стекла. Они тоненько дребезжали, словно жаловались на что-то.
— Дожди у нас редкость, — сказал Гермес.
— А снег? — спросил Жилин.
— Выпадает. Только тает быстро.
Под однообразный, монотонный шорох дождя я задремал. И вдруг услышал какое-то шуршание.
— Ты чего, Миш? — спросил Самарин и чиркнул спичкой.
Волков сидел на корточках у раскрытого чемодана, на ладони лежал замасленный парабеллум.
— С ума сошел! — Я почему-то испугался.
Самарин зажег лампу, протянул к Волкову руку:
— Дай!