Сжав на груди руки, ссутулившись, пытаясь закрыться от непогоды высоким воротником плаща, вдоль берега одиноко брёл мужчина. Его плащ то разлетался в стороны вороньими крыльями, то распахивался, то прижимался к спине и путался в ногах, тёмные волосы метались, мешали смотреть, пока не намокли и не прильнули к голове, закрывая неряшливыми прядями высокий лоб. Он шёл и шёл, медленно, без особой цели. Камешки едва ли слышно похрустывали под подошвами сапог. Один раз, когда ветер завыл особенно пронзительно, так что голос его стал походить на птичий крик, мужчина вскинул голову и долго всматривался в глубину ненастного неба.
До поры, пока он совсем не замёрз и не продрог — до нитки мокрый, на холодном ветру, — ему чудилось, что волшебство Велемировичей вновь ожило в нём, и ласковое ещё вчера море, нахмурилось и рассердилось, отражая смуту его души. Он твёрдо знал, что это вздор, но наваждение длилось, тянулось и пугало, не давая решиться. Ему казалось, что таким же мороком, застывшей перед глазами пеленой, прельстилась обезумевшая Дремчуга, грезящая прошлым. Гордые волшебники со звучными именами на Се-Ра давно выжили из ума. Последнему слепцу, бродячему скомороху было ясно, думал он, и ветер разносил обрывки его мыслей, что правящие Среброгорящей развратные старики если и понимают в чём-то толк, то исключительно в толковании староотеческих наставлений, в преданиях и рукописях, в хорошем, поставляемом с юга за полновесное золото, густом красном вине и пряностях, в наложниках и наложницах, от чьих духов порой не продохнуть в княжеском дворце.
Пушки и ружья решают теперь войны! Хороший порох нужен воеводе куда как больше, хорошего колдуна. Дремчуга словно спит и не может проснуться, стряхнуть с себя надоедливый, тяжёлый сон, вырваться из парчового, расшитого золотом болота, которое затянуло даже княжича! Наследника престола! Единственного, кто смыслил в военном деле, надежду молодых бояр! Теперь княжич зовётся Альрех-Тинарзис — отрёкся от имени, от наследства, от престола, поддавшись могильному обаянию душной роскоши дремчужских колдунов. Значит, придётся справляться без него. Нужно налаживать производство, создавать военные училища, готовить войско — сейчас! Или будет слишком поздно, и на расцветшую новым цветом Среброгорящую снова ступит нога завоевателя.
Мысли носились в его голове, и ветер выл и кружился, нещадно хлеща дождём. Молодой Велемирович вздрогнул, когда услышал словно бы птичий крик, пронёсшийся над морем. Он вскинул голову и стал искать, не находя, очертания перепелятника, затерявшегося среди туч и волн. Но перепелятника не было в ненастном небе, а буря не была покорна человеческой воле. Волшебство ушло, и значит не путанные слова высокого Се-Ра, но трезвый разум нужен Дремчуге.
Его начала бить дрожь, он всё больше сутулился, стараясь хоть как-то согреться, но не покидал открытого ветру и дождю берега. Порой все думы оставляли его, и всё его существо жило тем, что слышало свист и вой, рёв рушащихся об утёсы волн, заставляло себя мерно, неостановимо и бессмысленно, подобно движению часового маятника, идти вперёд на непослушных ногах. Позади слышался скрип гальки и скрежет, храп бегущих лошадей. Безотчётный, природный ужас, детский страх вдруг охватил его душу, и он не решался оглянуться, боясь увидеть мчащихся вслед за ним призраков, чертей, о которых столько толкуется в старых сказках и волшебных книгах, бесплотных чудовищ, для которых Се-Ра знает тридцать различных названий.
Но всё отчётливей выделялся из свиста и рёва бури бег лошадей и скрип коляски. Вот, она уже поравнялась с ним, остановилась. Из распахнувшейся чёрной лакированной дверцы высунулся Сархэ, неодобрительно взглянул на хмурое небо и сказал:
— Довольно чудить, любезный, простудитесь. Полезайте в коляску.
Глупо было заканчивать вот так свой поединок с бурей, прерывать разговор с бушующей вечностью, чтобы вернуться к человеческому, но ветер задул сильнее и нельзя было сдержать крупной дрожи. Помедлив, он послушался и сел в коляску, оставляя на кожаном сидении лужицы натёкшей воды.
Сархэ захлопнул дверцу, так что только тусклый свет пробивался через небольшое оконце.
— Сбросьте свой плащ, — велел Сархэ. — Ну же, не дурите.
Он послушался, и закутался в привезённый исхирцем плед, и выпил поданного им креплёного, настоянного на горьких травах вина. Разом стало тепло, и сознание поплыло, едва не сваливаясь в сон. Сквозь полудрёму он слышал, как крикнул исхирец вознице «Трогай!», как резво побежали лошади, и закачалась, мягко пружиня, коляска.