Душно, душно в Среброгорящей, но там отчий дом, там старый отец и дурак Шиховец, там Светлана… Что она думает о нём, за кого считает? Да что гадать, не ясно ли? Бросил дом, оставил службу, гуляет по девкам младший братишка, спускает наследные деньги, а отец слишком стар, чтобы насупить брови и окрикнуть негодника. Видно, вино и тепло совсем разморили Ярослава, и ему мерещилось, что он, совсем кроха, спешит со Светланой по ночному саду, чтобы помолиться вместе с отцом. Сестра почти бежит, за ней не угнаться, и он сопит, что есть мочи, стараясь поспеть, но не отпускает её руки. А прохлада уже спустилась, выпала роса, заденет какой-нибудь листок лицо, и мазнёт холодной влагой.
Коляску трясло; от тепла мокрая одежда сопрела, распространяя душный, едва сладковатый запах. Он вдруг встрепенулся, распахнул глаза — Сархэ бросил на него взгляд и снова отвернулся к окну. Ярослав совсем не заметил, как уснул. Долго ли провёл в беспамятстве? Нет же, коляска всё ещё едет, а от берега до дома (в два яруса с садиком и островерхой крышей, где он снимал дальнее крыло с окнами на море), совсем недалеко, чуть больше четверти часа, и то лишь оттого, что приходится петлять узкими, извилистыми дорогами, которые, подобно змеям, обвивают склоны.
Тряска становилась невыносимой, голова тяжелела. Ярослав едва вынес остаток пути; наконец, коляска остановилась, он скинул плед, подхватил плащ, пробежался по саду, открыв дверь, дождался Сархэ. Вошли вместе. Успокоившийся было ветер, обласкал неожиданно холодным дыханием, и Ярослав поспешил захлопнуть дверь. Мутило, но пришлось переодеться, выпить ещё вина, растереть лицо холодной водой из медного таза и бить себя по щекам, пока те не раскраснелись, и не вернулась, вместе с румянцем, ясность мышления. Чувствуя себя странно свежим и полным сил, Ярослав спустился в гостиную, где Сархэ, развалясь в кресле, листал книгу.
— Что же, мой юный друг, как ваша морская прогулка? Помогла она ходу ваших мыслей? — спросил Сархэ, не отрываясь от книги. — Помните, что Смотрины закончатся через три недели, и время будет упущено. И я напоминаю вам, хотя это мне неприятно и я всячески хотел бы избежать подобной беседы, что Высокий Двор более не намерен оплачивать ваши расходы, если вы не предпримите решительных действий.
Ярослав замер, остановился, не дойдя несколько шагов до своего кресла. Он невольно поморщился от напоминания о растраченном серебре, но отмахнулся от этой мысли как от назойливой мухи. Исхирия через Сархэ предлагала союз, и в нём Ярослав находил всё, о чём мечтал, размышляя о переустройстве Дремчуги. Выстроить войско по новому образцу — вместо разрозненных, пёстрых отрядов, добывавших себе пропитание охраной дорог пополам с разбоем, которые если и подчинялись кому-то, то только своим боярам, чьи знаки обычно они носили на плащах, вместо них создать стройное войско с постоянным жалованием из казны и строгим, единоначалием. Обучить строевому ведению боя, научить, наконец, стрелять! Собрать пушкарей, добиться, чтобы пушки отливались новейшим образом, чтобы их стволы не разрывались от выстрела, и ядра обрушивали свою разрушительную мощь на врага, а не на пушечный наряд. И это значит, что нужны исхирские литейщики, исхирские пушкари, воины, воеводы! Нужны строители — возводить крепости, остроги и укрепления, способные выдержать вражеский залп. Мало того, Высокий двор намекал о весьма выгодных торговых сделках (то серебро, которое Сархэ передавал Ярославу, очевидно, доставали из своих кошельков бородатые дремчужские купцы, надеясь вскоре окупить все расходы сторицей — об этом Сархэ молчал, но Ярослав догадывался, да и слухи доходили).