И всё это было в книгах владимирцев, и только слепцы могли не видеть этого! Слепцы, или те, кому незачем сражаться с неизбежностью, кого разморили солнце, лесть, богатство и праздность, кого нужно встряхнуть, нахлестать по щекам, заставить ненавидеть и бороться… и Альрех сделал свой выбор.
Вечерело. Под сенью лиловых сумерек, полных жаркими языками огней, уносящимися ввысь крохотными искрами, всё менялось — другим, непривычным казался высокий берег, иначе несла свои медленные воды Ухвойка, отражая и преломляя на волнистой глади тёплый свет костров. Братья успели раскинуть шатёр алого шёлка, светящийся изнутри светом растопленных жаровен и Глушина казалась теперь военным становищем, и Альреху хотелось видеть себя воеводой. Пройдясь кругом, надышавшись вечерним, прохладным воздухом, полным запахов душистых трав, пропитанным смолой и влагой, он вошёл в шатёр. Пора было приниматься за бумаги. Альрех срезал сургучные печати, поднял крышку сундука, разложил перед собой записи, черновики и наброски, разрозненные мысли, запечатлённые на бумаге, мелким почерком с сильным наклоном и вытянутыми ниткой словами. Альрех взял один из листов, прочитал, отложил в сторону, и взял другой, и так до глубокой ночи, когда в который уже раз окунул перо в чернильницу, но теперь уж не для того, чтобы вычеркнуть глупость или в нерешительности закусить кончик пера. На чистом листе он написал: