Беспомощный,
в кальсонах синих,
он сам — как тощий василек.
— Пытался вспомнить имя сына…
— Не смог…
Со щек глубоких — астры жара,
и эти выпученные глаза —
немой вопрос:
«Куда меня несут?»
И шутки — санитара:
«На высший суд…
Где признают
лишь тех,
кто признавался
тут».
Нет! Должен быть
тот — высший суд.
И нам
судить
на нем.
Когда — через тюремный быт —
в небытие
уйдем…
Нет! Все останутся,
кто — здесь
душой воскресли!..
А — если…
Как к дому путь далек…
застынет
над пробитым лбом
небес
огромный
василек.
Но — если…
О лошадях
Пошли от Сталина завхозы
вершить богатствами страны,
но мы признали, что должны
ишачить, как тяжеловозы…
Чтоб шоры скрыли — стыд и страх,
и стали к шпорам — равнодушны,
всегда — широкие в костях,
а главное — вожжам послушны…
А где Руси — лихой рысак,
блистательный — ахалтекинец,
Казбек берущий — кабардинец,
где неоседланный — дончак?..
Иссякли родственные связи
иль в колбасе погребены,
и держатся на коновязи
лишь те, кто конюху верны…
А он им… семя рвет живьем!
Как ослепительно живем.
Мысль
Когда впервые воду глаз
разрушил камень мысли,
и жизнь, очнувшись, понеслась,
как будто крылья выросли,
минуя старческий завет
и девичью сердечность,
рубя коротким словом «нет»
слежавшуюся вечность,
я так затрепетал тогда,
себя узнав до дна:
пусть глаз расплещется вода,
останется Она…
Пусть глаз провалится вода,
встречая вал прибоя:
не стыть нигде и никогда
в душе моей покоя.
Иди, спроси и даль и высь:
виновна ль злоба в том,
что ей малодоступна мысль
«Добро взойдет добром»…
С того и деспоту легко
озлобленными править:
в их души дышла вбить закон,
стравить и окровавить.
И вот, пока я звал добро,
высмеивал свой страх,
хитрейший принял серебро
и указал — где «враг»…
Бесполый народил статью,
размножил цифру ветер,
и кто-то склизкий жизнь мою
уже крестом пометил…
И — с петель дверь, кровит восход,
душа над телом встала.
А судьи кто? А где народ?
В пустынном чреве зала
возник лжезвездный прокурор,
скривив улыбку песью…
Но мысль мою нельзя — в упор,
Она — с земною осью!..
Мне нипочем — огромный зал
и узколобый вождь,
летит теперь в мои глаза
камней искрящий дождь…
Вот я разлегся, как Урал,
на собственных костях,
и льды сибирских рек и скал,
штыки примкнув, блестят…
Но я кричу… Слова мои
возносятся — как гром,
и чертят небо молнии:
«Добро — взойдет добром!»
А если холод превозмочь
не в силах человек,
и примет он — страданий ночь,
сомнений черный снег
и ложь… Не сможет он упасть
пред медным лбом барана:
бессмысленна насилий власть —
лишь выворот обмана.
Молчишь, старик? А где же — суть
победы над собою?..
Пусть сапогами понесут
сознание — судьбою…