Последний этап
Отрывок
И не минует нас. И будет и придет
День неизбежный, час зловещий.
Фамилии прочтут, и голос проорет:
«Товарищи, сдавайте вещи».
Чуть утро вспухшее, от плеч роняя мрак,
Кругом означится чертой у небосклона,
Как мы спешим толпой, покинувши барак,
Туда, где строится колонна.
С другими в ряд… Пошли. Назад глядеть нельзя.
Охрана по бокам, и путь один — к воротам.
Скажи же, сердце, мне. Что ты велело взять?
Что в вещевой мешок мне положило? Что там?
«Моет пол ночной дневальный…»
Моет пол ночной дневальный. Все затихло. Спит больница.
«Если б мне уснуть, — зову я. — Сон, больного оживи».
Наконец я засыпаю. Я заснул, и вот мне снится:
В двери входит император, весь забрызганный в крови.
Он руки моей коснулся и сказал мне в утешенье,
Прежде чем совсем растаять, прежде чем уйти из глаз:
«Я больному — исцеленье, заключенному — спасенье.
Мне молитесь. Я предстатель и молитвенник за вас».
Я проснулся, оглушенный звонкой дробью барабана,
Императорским парадом на Царицыном лугу.
Полосатые шлагбаумы. Волны желтого тумана.
Государева столица в мокром мартовском снегу.
В Петербурге что творится? Что гвардейцы побледнели?
Отчего печальны люди? Отчего на лицах страх?
Отчего Святой Архангел в черной каске и шинели
Сам сегодня стал на стражу, сам сегодня на часах?
Император, в вашем замке цвета крови и брусники,
В ваших залах опустевших мир усопшему поют.
Слышите ль вы эти стоны? Слышите ль вы эти крики?
Император! Император! Этой ночью вас убьют!»
… … … … … … … … … … … … … … …
Я проснулся — спит Россия. Пусть она во сне увидит
Все концы свои, просторы… Лагеря и лагеря.
Всех детей своих невинных в смерти, скорби и в обиде,
Миллионы, миллионы — за убитого царя.
Утро похорон в ОЛАГе
Я умер, и я вижу, мама
Пришла в наш лагерь, на кладбище,
И ходит, плачет: «Саша милый,
Где ты? Как мне тебя найти?..»
Как мне сказать ей — вот я самый,
Твой сын, которого ты ищешь.
Мою бескрестную могилу
Своей рукой перекрести.
Умершего в стационаре…
(Что безучастней, что грубее?)
Его проводят глум и злоба,
Бесчестя Божьего раба.
Но вот я слышу голос Вари:
«Мой брат, все принесла тебе я,
Свечу умершей, креп от гроба
И венчик, что сняла со лба».
Тень целованья, отсвет грусти —
Душе… А гроб такой-то номер,
Там кто-нибудь из санитаров
На вахту, матерясь, припрет.
Надзор не сразу всех пропустит.
Что для него, что кто-то помер?
Сначала тех повозок пару,
Хлеб… бочки… Все других черед.
Потом пойдут бригады мимо,
Косясь на мой дощатый ящик,
Его стараясь не заметить.
Развод окончен. Все прошли.
И никому не будет зримо,
Что Божья Матерь Всех Скорбящих
Сошла сюда, чтоб доски эти
Зарей небесной застелить.
Последнее
Не вол и не орел, не лев
Меня стихам тем научили.
Я их нашел, как бы прозрев,
Без человеческих усилий.
И мне осталась навсегда
Непостижимой тайна эта.
Дрожи. Нарушит Бог когда
Косноязычие поэта,
Тогда стихи идут на лист,
Разя, как меч, кипя, как рана.
Так написал евангелист
Евангелье от Иоанна.
Гость
Я в комнату твою стучался. В твое окно.
Жена тебе сказала: «Милый, мне холодно.
Наверно, форточка открылась. Встань, затвори».
А это я прошел сквозь стену и был внутри.