Средь других имен

…мы все здесь свидетели.
Свидетелей тоже легко посадить!
И все те мы встанем — мы, наши дети ли —
и станем историю миром судить.

(Ю. Грунин)

У всех поэтов-лагерников в творчестве присутствует историческая тема. Осознание себя в истории и своего времени в цепи времен приводило к широким обобщениям, и тогда личная судьба, личная трагедия не закрывала общего направления исторического процесса (не исключая при этом срывов, блужданий, ошибок) к совершенствованию и прогрессу.

Подразумевая под Римом советский государственный тоталитаризм и под эллинизмом гуманистическое начало, А. Л. Чижевский в 1943 году — в тюрьме, в ожидании отправки в лагерь, в начале срока, когда он представляется особенно страшным, — писал в стихотворении «Пирр»:

Но предвосхитил ты непостижимо
Незыблемый истории закон:
Не эллины легли в подножье Рима,
Но Рим был эллинизмом побежден.

Д. Андреев, отбывая во Владимирской тюрьме двадцатипятилетний срок и работая над историческим трактатом «Роза мира», приходит «в недрах русской тюрьмы» к оптимистическому историческому прозрению:

Дни скорбей и труда —
   эти грузные, косные годы
Рухнут вниз, как обвал,—
   уже вольные дали видны;
Никогда, никогда
   не впивал я столь дивной свободы,
Никогда не вдыхал
   всею грудью такой глубины!

Но, пожалуй, важнее политического опыта преподанный лагерем опыт духовный: через злобу, отчаянье — к сочувствию, милосердию, к осознанию высшей ценностью в человеческом общежитии добра, от классовых, групповых, кастовых ценностей — к общечеловеческим, изначальным и, как показывает исторический опыт, — конечным.

В 1928 году, заканчивая срок на Соловках, М. Фроловский говорит, что он

Стал смелее, тише и суровей,
Стал суровей, может быть, добрей.

И четверть века спустя, в 1954 году, в смутное и тяжелое для заключенных по 58-й статье время, когда, несмотря на смерть Сталина, с именем которого лагерники связывали репрессивную политику, в их судьбе не происходило никаких изменений и люди думали, что им придется, как и при нем, отсиживать свои двадцать или двадцать пять, написана «Молитва» П. Набокова.

Мы новые колокола, Господь.
Ты — наша песня.
Дай силу душе, как огонь, чистую.
Пусть времена изменчивые не поколеблют нас,
какие бы пришельцы мимо нас ни мчались.

И ужасной войны разоренье уменьши.
Если можешь, страданий путь сократи.
Дай силы путем страдания идти
И души к злу не приковать.

Зажги в сердцах мысль, укрепляя нас:
«Не мне, но моему народу жить суждено!»
За мысль эту, если нужно,
наши молодые жизни ты возьми.

Чтобы напрасной эта жертва не казалась,
одна молитва лишь останется:
«Зажги в сердце мысль глубокую, горячую, —
что все же счастье расцветет, рано или поздно!»

Тебе, моя будущая Родина.

В такое-то время и при таких-то условиях сказать:

Дай силы путем страдания идти
и души к злу не приковать!..

Лагерная поэзия — это победа духа над бездуховностью, человеческого над бесчеловечным, вечной правды над временными обманами.

П. А. Флоренский в феврале 1937 года, получив в Соловках номер газеты, посвященный столетней годовщине гибели А. С. Пушкина, пишет в письме к семье:

«Можно чувствовать удовлетворение, когда видишь хотя бы самый факт внимания к Пушкину. Для страны важно не то, что о нем говорят, а то, что вообще говорят; далее Пушкин будет говорить сам за себя и скажет все нужное».

В настоящем предисловии я сказал далеко не все, что хотел и задумывал и что нужно было бы сказать, на что обратить внимание читателя, но слова П. А. Флоренского в какой-то степени сглаживают и успокаивают чувство неудовлетворенности: конечно, для этой статьи главное, что она могла быть написана и напечатана, а важнее всего то, что со страниц этой книги скажут ее авторы и каждый «будет говорить сам за себя и скажет все нужное».