Это зависело от него, и он стиснул зубы, глядя вниз по крутому белому склону. Его цель мрачно тащилась к упавшей целительнице, оставляя красный след на снегу как доказательство его собственной раны. Фирман почти чувствовал боль архиепископа-предателя, но тот не замедлялся, и его продвижение унесло его с линии огня Фирмана. Арбалет был длинным, тяжелым оружием, с двухсотфунтовым усилием и двенадцатидюймовым луком; при идеальных условиях он мог сделать смертельный выстрел на шестьсот ярдов. Но вместе с этой длиной и силой пришла неуклюжесть, и он не мог прицелиться достаточно низко, чтобы попасть в ползущего архиепископа.
Или, во всяком случае, не из положения лежа.
Его ноздри раздулись, но принять решение было на удивление легко. В конце концов, его семья уже была мертва; он мог бы также присоединиться к ним, особенно если по пути он мог бы отправить этого ублюдка Канира в ад.
Он глубоко вздохнул, на мгновение успокоился, затем одним плавным движением приподнялся на одно колено, и приклад арбалета прижался к его плечу.
Сейлис Траскат увидел внезапное движение, увидел, как рыжеволосая, рыжебородая фигура отбросила в сторону белую ткань, под которой она была спрятана. Он увидел, как поднимается арбалет, и он знал — знал — кем был этот жестокий, ненавидящий человек.
Он развернулся, наводя винтовку на цель, но недостаточно быстро. Арбалет поднялся к плечу Фирмана в то же время как его собственный палец сжался на спусковом крючке, и рев его винтовки и щелчок тетивы арбалета слились в единый звук.
Молот вонзил огненный шип в грудь Жана Фирмана. Винтовочная пуля пробила его левое легкое, не задев сердца менее чем на дюйм, разрастаясь, вращаясь и разрываясь на ходу. Удар отбросил его назад, швырнул в снег, и он почувствовал, как его жизнь впитывается в парку обжигающим потоком собственной крови.
Его левая рука нащупала рану, уже слабея, его силы уже иссякали. Он не знал, что надеялся сделать. Это был просто инстинкт, тщетная попытка организма как-то остановить кровь. Если бы его мозг все еще функционировал, он бы знал, что это бесполезно, но он не работал — недостаточно хорошо, недостаточно ясно, чтобы понять.
И все же в его угасающем сознании оставалось место для одной последней, ясной мысли.
Я поймал этого ублюдка. Я поймал его.
Это было не так уж много, в конце концов, но для Жана Фирмана этого было достаточно.
— Шан-вей, черт возьми, ваше преосвященство! Если ты не будешь лежать спокойно, клянусь, я собираюсь..!
Сейлис Траскат заставил себя закрыть рот, стиснув зубы от нескольких довольно неуважительных и нерелигиозных, но, несомненно, содержательных комментариев.
Архиепископ Жасин проигнорировал его, продолжая пробиваться к Саманте.
— Черт возьми, ваше преосвященство! Позволь мне хотя бы наложить повязку на твое бедро, прежде чем ты истечешь кровью до смерти!
— Не беспокойся обо мне, — задыхаясь, сказал Канир. — Саманта! Позаботься о Саманте!
— Я сделаю это, если ты просто успокоишься и позволишь мне сначала перевязать это бедро, — проскрежетал Траскат. Канир повернул голову, свирепо глядя на него, и чарисиец ответил ему тем же. — Ваше преосвященство, он отскочил от ее черепа! — Он покачал головой, когда глаза Кэнира расширились. — Думаешь, я до сих пор не видел достаточно ран на голове, чтобы понять, когда кого-то только задело?! Я не говорю, что у нее не могло быть сотрясения мозга, даже серьезного, а арбалетные болты — штука неприятная, так что у нее даже мог быть перелом черепа. Но это все равно всего лишь легкое ранение, и мы ничего не можем с этим поделать, кроме как наложить повязку здесь, на этой проклятой тропе. И я не могу наложить на нее повязку, пока ты не позволишь мне наложить ее на свою рану, которая кровоточит в твоем бедре, как у застрявшей свиньи. Или ты почему-то считаешь, что она не содрала бы с меня кожу живьем и не посыпала бы солью, если бы я позволил тебе истечь кровью до смерти, пока я повязывал повязку вокруг ее головы?
Канир на мгновение поднял на него глаза, затем откинулся назад.
— Хорошо, — выдавил он. — Вижу, ты не дашь мне ни минуты покоя, если я не позволю тебе делать то, что ты хочешь. Так что давай.
— Неужели все архиепископы такие же упрямые, как ты? — потребовал Траскат, наклоняясь над старым человеком.
Он наклонился, схватил арбалетный болт, торчащий из парки архиепископа, и дернул. Тот вырвался с треском, и он тщательно проверил острый, как нож, наконечник. Крови не было, и он вздохнул с облегчением. Старик настолько похудел за долгую изнурительную зиму, что его парка висела на нем достаточно свободно — слава Лэнгхорну! — чтобы болт прошел прямо сквозь нее и даже не задел его самого.