Но сейчас нужно было подумать о других вещах, и он проверил дисплей времени, мчащийся вниз к его расчетному времени прибытия в горы Света.
.XXI
Он проснулся.
Какое-то время он лежал, пытаясь понять, почему это его удивило, но не мог. Как будто было что-то, чего он не мог до конца вспомнить, и это был самый необычный опыт. Он поджал губы, задумчиво нахмурившись, еще мгновение повисая на грани пробуждения, но ничего не приходило ему в голову, и он отмахнулся от вопроса и открыл глаза. Он посмотрел на знакомый потолок, услышав отдаленный шум волн и свист дворцовых певчих виверн через открытое окно, и ощущение восхитительного благополучия прогнало его минутное чувство замешательства. Было раннее утро, уже рассвело, но все еще было прохладно, солнце все еще стояло низко над восточным горизонтом. Это не могло продолжаться долго, так как город Эрейстор располагался почти прямо на экваторе, но именно здесь он вырос. Он знал ритм дней и суточный ритм, и именно поэтому с детства утро было его любимым временем суток. Мир был тих, все еще в процессе пробуждения, а утренний воздух был подобен чистому, прохладному вину или ласке любовника. Он ценил эту чувственную, ласкающую свежесть почти так же сильно, как усыпанную звездами ясность ветреной ночи, и с наслаждением потянулся, прежде чем сесть. Он глубоко вдохнул, наполняя легкие до боли, прежде чем снова выдохнуть, и выбрался из постели.
Он надел халат, не вызывая никого из слуг, и открыл стеклянные двери на свой собственный балкон. Он вышел на утренний ветерок, чувствуя, как он треплет его волосы, и улыбнулся, увидев поднос с дынными шариками, клубникой и виноградом рядом с графином, наполненным его любимой смесью яблочного и виноградного соков. Он постоял несколько мгновений, облокотившись на перила, глядя на дворцовую территорию и за ней на крыши и шпили Эрейстора. Он слышал, как город начинает просыпаться — звуки голосов, стук колес повозки, ритмичный марш сержанта стражи, отправляющего свой отряд на смену ночному дозору. Он слушал его, впитывая, чувствуя, как мир пробуждается, прежде чем повернулся к столу и налил себе стакан сока.
Он пил медленно, наслаждаясь вкусом, затем опустился в ротанговое кресло и потянулся за первым шариком дыни. Он отправил его в рот, медленно пережевывая, и нахмурил брови, снова пытаясь определить, что это было, не тревожащее, но все же как-то… неправильное. Было кое-что, что он должен был вспомнить. Что-то, что могло бы объяснить, почему это спокойное, мирное утро казалось… каким-то неестественным.
Он проглотил кусок дыни и улыбнулся, вспомнив, как впервые услышал, как Мерлин произнес эту фразу — «не в себе», — и спросил, что это значит. На самом деле это было очень полезно. Многие странные обороты речи, которые Мерлин использовал с теми, кто знал его секрет, были именно такими, и довольно многие из них начали просачиваться в язык. Это был постепенный процесс, проистекающий из круга самых доверенных подчиненных и советников Кэйлеба и Шарлиан, но он также казался неизбежным. Он заметил, что обычно все происходит именно так. На самом деле, размышлял он, потянувшись за очередным шариком дыни, он обсуждал этот самый вопрос только позавчера с Рейджисом Йовансом. Первый советник сказал…
Его глаза внезапно широко раскрылись. Нет, этого не может быть… Не так ли? Рейджис сказал… но Рейджис был мертв. Он был… был убит. В… во время взрыва? Но… но если это было правдой, тогда что?..
Шарик дыни раздавился в его руке, сок потек по пальцам, и он посмотрел на него, с удивлением обнаружив, что его рука дрожит. Он глубоко вдохнул, на этот раз не с наслаждением, но с чем-то слишком похожим на панику, пытаясь привести в порядок мысли, бушующие в его мозгу. Но привычная сосредоточенность его разума подвела его. Он не мог разобраться в мешанине мыслей и впечатлений, не мог заставить их повиноваться, пока он…
— Привет, Нарман, — тихо произнес голос, и он развернулся на стуле.
Он никогда раньше не видел высоченную, черноволосую, необычайно привлекательную молодую женщину в причудливой черно-золотой униформе. Он знал это. И все же было что-то в этих сапфировых глазах… в этом контральто, которого он никогда раньше не слышал, почти как более легкое, сладкое эхо другого голоса….
— Мерлин? — Он услышал замешательство в собственном голосе и покачал головой. — Но… но…
— Я знаю, что все это очень запутано, — сказала молодая женщина, которая не была Мерлином Этроузом. Она пересекла балкон и выдвинула другой стул, усаживаясь с той же грациозной экономией движений, которую он столько раз видел в «Мерлине». И все же это было неуловимо по-другому. Мерлин был мужчиной, а этот человек определенно им не был.