— А ты, Марак? — тихо спросила она, наконец решившись задать вопрос вслух теперь, когда он был свободен от сокрушительных обязанностей своей должности.
— И я тоже никогда не был добровольным бунтарем, — сказал он ей с кривой улыбкой. — Но, как и Павалу, Мать-Церковь не оставила мне выбора. — Он протянул руку и коснулся ее щеки оставшейся рукой. — И тебе тоже. Такой молодой, такой пылкой! Такой решительной… и такой правильной. В конце концов, я слишком много заботился о тебе и, возможно, слишком мало о Боге. Ты не оставила мне другого выбора, кроме как посмотреть, что такие люди, как Клинтан, сделали с Церковью, которую я любил. Я ничего не мог сделать, кроме как поддержать тебя после того, как мои глаза открылись, Шарли, но в них всегда были слезы.
— О, Марак.
Слова были едва слышным вздохом, когда она снова наклонилась, на этот раз прижавшись щекой к его щеке, и обняла его обеими руками. Он ответил на ее объятия, и они оставались так несколько секунд, прежде чем она снова выпрямилась.
— Я всегда подозревала, что ты так думаешь, — сказала она, осознав, что в ее собственных глазах стоят слезы, — и я чувствовала себя виноватой за то, что тащила тебя за собой.
— Не говори глупостей! — отругал он ее. — Разве не я всегда учил тебя, что королева делает то, что должна, служа своему народу и Богу? — Он удерживал ее взгляд, пока она не кивнула. — Ну, это именно то, что ты сделала. Потому что правда, какой бы трудной она мне ни казалась, заключается в том, что действительно есть разница между Богом и любым смертным зданием, даже тем, которое было создано Его собственными архангелами. Бог никогда бы — никогда не смог бы — простить деяния Жаспара Клинтана или остальной его кровожадной шайки. Это все, что мне надо знать, без вопросов. И поскольку у тебя хватило смелости посмотреть правде в глаза и сделать это раньше меня, ты доказала, что достойна своей короны. Я никогда так не гордился тобой, Шарли, как бы сильно ни сожалел о том, что тебе пришлось сделать.
Она на мгновение посмотрела на него сверху вниз, а затем снова кивнула. На этот раз это был кивок согласия.
— Я бы хотела, чтобы ты никогда не попадал в такое положение, — сказала она ему, положив руку ему на плечо. — Но, ты знаешь, если я оказалась «достойной» своей короны, то это потому, что у меня были такие хорошие учителя. Как ты. Всегда такие, как ты, Марак.
— Ты была дочерью своего отца и своей матери, — ответил он, поднимая глаза и улыбаясь, когда накрыл ее руку своей. — И ты была моей королевой, у тебя хватило смелости делать то, что ты считала правильным, и проклинать последствия, прежде чем ты стала достаточно высокой, чтобы видеть через стол совета. Было легко дарить тебе свою любовь, когда все это предназначалось тебе.
— почему я обеспокоен, ваше величество. Обеспокоен, а не встревожен. Во всяком случае, пока.
— Понимаю, милорд, — сказала Шарлиан, глядя через стол в зале совета на сэра Динзейла Хинтина, графа Сент-Хауэна и канцлера казначейства королевства Чисхолм.
Сент-Хауэн был молод для своей должности, ему было всего сорок с небольшим. Светловолосый и сероглазый, он также был умен, а прибрежное положение его графства сделало его решительным сторонником имперского флота, высоко оценивающим возможности морской торговли. В этот момент в этих серых глазах отразилась озабоченность, о которой он только что упомянул, и она поняла его позицию.
— Мы здесь, в Чисхолме, никогда не были так преданы мануфактурам, как Чарис, — сказала она. — И Чарис должен был начать подготовку к войне раньше, чем мы. Это означало, что им пришлось расширять свои литейные цеха, верфи, текстильные фабрики и парусные мастерские — все, что нужно для поддержки войны, — вот почему так много мануфактур империи сейчас сосредоточено в Старом Чарисе. Однако наша с императором Кэйлебом политика заключается в том, чтобы поощрять и поддерживать такие предприятия и здесь, в Чисхолме, в меру наших возможностей. У меня сложилось впечатление, что политика была четко понята.
— Политика четко понятна, ваше величество, — ответил Сент-Хауэн. — Меня беспокоит ее реализация.
— Милорд? — Шарлиан повернулась к Брейсину Бирнсу, графу Уайт-Крэгу, бывшему лорду-судье, который сменил Марака Сандирса на посту ее первого советника.
— Боюсь, ваше величество, Динзейл говорит о некоторых наших коллегах-пэрах.
Уайт-Крэг был на двадцать лет старше Сент-Хауэна, с седыми волосами и немного сутулыми плечами. Он выглядел довольно хрупким, но в нем была скрытая твердость, как в хорошо выделанной коже, и он, возможно, был даже умнее канцлера. Его голубые глаза начали затуманиваться из-за катаракты, а зрение было настолько плохим, что большую часть корреспонденции ему читали секретари, а не он сам. Шарлиан всегда чувствовала себя смутно виноватой из-за своей неспособности что-либо с этим поделать, не раскрыв слишком много трудных истин, но он относился к этому гораздо веселее, чем она, утверждая, что его нынешние обязанности на самом деле требуют меньше чтения, чем предписывалось главному юристу королевства.