И бывают моменты — в последнее время их слишком много, — когда я молюсь Паскуале, чтобы он отправил меня обратно в тихий, мирный колледж где-нибудь далеко-далеко отсюда, — мрачно подумал он.
— Что ж, они уже в пути, — сказал он, и Пигейн кивнул, как будто в этой прервавшей молчание фразе скрывался какой-то глубокий смысл, витающий за пределами его мысленного понимания. Губы Загирска дрогнули, и он почувствовал внезапный мощный прилив нежности к своему помощнику.
— Все в порядке, Эври, — сказал он, протягивая руку и похлопывая молодого человека по плечу. — Я полагаю, что в конце концов мы привыкнем к тишине.
— Да, ваше преосвященство. — Пигейн снова кивнул, затем откашлялся. — Боюсь, отец Игнац просил вас уделить ему немного времени сегодня днем, ваше преосвященство.
Загирск сумел не вздохнуть. Дело было не в том, что он недолюбливал отца Игнаца Эймейра, своего интенданта. На самом деле он ему очень нравился, и он знал, что ему повезло больше, чем многим, что он у него есть. Это было просто так…
— Очень хорошо, — сказал он, поворачиваясь и возвращаясь к окну, чтобы еще раз выглянуть в него. — Попроси отца Игнаца присоединиться ко мне здесь.
— Конечно, ваше преосвященство. — Пигейн поклонился, и Загирск услышал, как за ним закрылась дверь кабинета.
Серо-голубые глаза архиепископа печально смотрели на марширующую колонну. Он знал Предписание так же хорошо, как и любой другой, и в нем предлагался только один рецепт от болезни, пожирающей Сейфхолд. Но он был целителем, это было все, чем он когда-либо действительно хотел быть, и мысль о том, куда направлялась эта армия, что она собиралась делать, когда доберется туда, наполнила его сердце печалью.
Даже самое ожесточенное, еретическое сердце во всем мире принадлежит тому, кто когда-то был дитем Божьим. Видеть, как все дошло до этого, знать, что может стать только хуже, прежде чем станет лучше — несомненно, этого горя достаточно, чтобы разбить душу даже архангела.
Позади него кто-то прочистил горло, и он повернулся к Эймейру. Интендант наклонился, чтобы поцеловать протянутый Загирском перстень, затем выпрямился.
— Спасибо, что приняли меня, ваше преосвященство. Я знаю, у вас много чего на уме.
На самом деле, — подумал интендант, — изучая своего архиепископа, на сердце и душе Загирска лежал гораздо больший груз, чем на его уме. Архиепископ слишком глубоко переживал, часто думал Эймейр. Это отражалось в глазах за линзами очков в проволочной оправе, в редеющих серебристых волосах и морщинистом лице с каким-то привлекательным клювовидным носом.
— Я полагаю, что мы все так думаем, сын мой, — ответил Загирск и махнул Эймейру, чтобы тот сел в кресло справа от стола архиепископа. Загирск подождал, пока он сядет, затем устроился в своем кресле, откинулся назад и сложил руки на животе.
— Отец Эври сказал, что вам нужно поговорить со мной, но я забыл спросить его, о чем может быть ваша тема, отец.
— У меня есть несколько… проблем, — ответил Эймейр. — Очевидно, что наша ситуация здесь, в Лейк-Сити, и в Тарике в целом была… напряжена присутствием такого количества солдат. Теперь, когда армия начала свой марш, я ожидаю, что большая часть этого стресса ослабнет, хотя необходимость снабжения такого большого количества людей и животных в полевых условиях неизбежно окажет значительное влияние, особенно здесь, в городе. Но я думаю, что нам всем не мешало бы попытаться вернуться к чему-то настолько близкому к нормальному, насколько это возможно в эти тревожные и неспокойные дни. — Он покачал головой, его глаза — темно-синие, более глубокие, чем у Загирска, — были обеспокоены. — Я понимаю, что мы не можем вернуться к «нормальной жизни», пока не разберемся с ересью и расколом, ваше преосвященство. Тем не менее, чем ближе мы сможем подойти, тем больше чувство знакомого — правильного и верного — поможет всем Божьим детям собрать свои внутренние силы в это трудное время.