— Следуйте за мной! Следуйте…
Филип Малдин отлетел назад, когда картечина попала ему прямо в горло и наполовину обезглавила его.
Он умер почти мгновенно, но крик подхватили другие голоса. Не словами — слов больше не было. Раздался только первобытный рев, рычащий, яростный звук ярости, и солдаты 110-го пехотного полка наконец сломали строй — не для того, чтобы убежать, а чтобы броситься на своих врагов.
Сэр Нейтин Биргейр недоверчиво застыл в седле, когда из дыма и резни вырвались вопящие дикари. Он никогда не слышал, чтобы сиддармаркский блок с пиками нарушал строй, чтобы атаковать, но этот принял слишком много, был слишком сильно избит, чтобы сделать что-то еще. Они бросились в зубы шестифунтовым пушкам, рассыпаясь веером, бросаясь вперед, как будто восемнадцатифутовые пики были мушкетами со штыками, и еще один сокрушительный залп картечин ударил им в лица.
Людей сбивало с ног по трое и по полдюжины, но другие люди бросались прямо на пушки, и теперь они были слишком близко, чтобы оружие можно было перезарядить снова.
Они были истощенной силой, без всякой надежды в мире прорваться сквозь своих врагов, и им было все равно. Ни один из них не бросил свое оружие и не попытался сдаться. Ни один не повернулся и не побежал. И прежде чем они умерли, девяносто три кавалериста Биргейра и двадцать шесть артиллеристов капитана Мейкела Фоуэйла погибли вместе с ними.
Биргейр медленно спешился, осознавая, что на его сабле была кровь, но на самом деле не помня, как она туда попала. Он стоял там, прислонившись плечом к своему нервному коню, вдыхая запах крови и вонь канализации с поля боя, гарь порохового дыма, слушая хор стонов и криков.
Лэнгхорн, — подумал он, вытирая клинок. Он вложил его в ножны, затем вытер лицо рукой, которая, как он смутно удивился, не дрожала. — Милый Лэнгхорн. Я действительно не думал… не ожидал….
Правда, — тупо осознал он, — заключалась в том, что ничто не могло подготовить его к этому. За все годы его службы, быстрых столкновений с содарскими [деснаирскими?] разбойниками или конокрадами, это было его первое настоящее поле битвы, и чистая, концентрированная бойня превзошла все, о чем он когда-либо мечтал.
Это новое оружие — собственная разработка Шан-вей. Лэнгхорн, что мы выпустили в мир?!
Отец Жон Блакит, старший хирург его полка, направился вперед со своими ассистентами-хирургами и их помощниками, братьями-мирянами. Половина из них двинулась к его собственным раненым, но другая половина отправилась в пустыню из разорванных и искореженных тел сиддармаркцев.
— Пустая трата времени, — проскрежетал голос рядом с ним, и он повернул голову, глядя на говорившего. — Их к Наказанию, если выживут, ублюдки. — Челюсть Уилфрида Нэвиза работала над толстым куском жевательного листа, и в его глазах был уродливый блеск. Он сплюнул густую струю коричневого сока. — Лучше, чем они заслуживают, если вы спросите меня!
Биргейр мгновение смотрел на сиддармаркца, затем глубоко вздохнул. Он подошел к тому месту, где Блакит опустился на колени рядом с раненым копейщиком, и коснулся плеча священника.
— Полковник? — Блакит быстро поднял глаза. — Что это? Ты ранен?
Биргейр долго и неподвижно смотрел на него сверху вниз. Затем он покачал головой.
— Нет, отец, — тихо сказал он.
Мгновение Блакит только смотрел на него. Но потом он понял, что на самом деле означало это «нет». Его глаза расширились, а лицо напряглось в автоматическом протесте паскуалата, но Биргейр снова покачал головой.
— Спасение этих людей не принесет им никакой пользы, отец, — сказал он еще тише, сжимая плечо священника. — Я думаю, пришло время для Милости Паскуале. — Он пристально посмотрел Блакиту в глаза. — Для всех них, отец.
На мгновение он увидел в глазах целителя протест другого рода. И не потому, — подумал полковник, — что Милость Паскуале должна была быть дарована только тем, кого целитель не мог спасти. И этот протест родился не потому, что Милость Паскуале лишила бы инквизицию еретиков, чья единственная надежда на спасение заключалась в умерщвлении их тел во время Наказания.
Нет, это был протест, вызванный возможными последствиями для сэра Нейтина Биргейра, если инквизиция обнаружит, что он отдал такой приказ.
Но протест умер. Священник склонил голову в знак признательности, поднялся с того места, где стоял на коленях, и жестом собрал других хирургов и их помощников. Биргейр наблюдал, как они реагировали на инструкции, видел, как они быстро посмотрели в его сторону, но никто из них не протестовал, и они снова рассредоточились среди сиддармаркцев, зеленые сутаны Паскуале двигались медленнее и целеустремленнее. Он видел, как некоторые из умирающих копейщиков смотрели на них снизу вверх, видел благодарность в их глазах, когда они узнавали освященные кинжалы, слышал, как некоторые из этих священников бормотали последние обряды Матери-Церкви, которые по закону запрещались любому отлученному или слуге отлученных. И он видел, как десятки этих умирающих людей подписывали скипетр Лэнгхорна, прежде чем острая как бритва сталь освободила их.