Его кабинет одной стенкой соприкасался с лестницей, а второй — с нормальным рабочим кабинетом, где сидели товарищи по оружию. Так вот — в соседнюю комнату он велел баб не сажать.
— Когда я с товарищами рабочие проблемы обсуждаю, так в соседней комнате цветы дохнут, а вы хотите туда женщин посадить. Я ж не смогу работать — буквально с коллегами ни о чем не поговорить!
Ну и не сажали, правда. Потому что его глубокий густой бас пробивал тонкую перегородку, и все рабочие проблемы выливались широким потоком в люди. Он даже секретаршу из предбанника выселил в отдельное помещение, она там себе сидела и в тишине и спокойствии печатала нужные бумаги.
Имечко и фамилию начальник тоже имел соответствующие. Фамилия была звучной и гремела при царствовании Александра Первого. Однофамилец начальника был действительным тайным советником, реформатором и кавалером ордена Александра Невского. Но того звали незатейливо. А начальника нашего звали Геракл Михайлович.
Все уже, конечно, привыкли. Ну, сидит у себя в кабинете маленький басовитый Геракл в черной форме и с лысой головой. И даже имя не вызывало ни у кого никаких ассоциаций. А с чего бы? Вон, у маменьки в комнате — Георгий Тоевич, Май Алексеевич и Вадим Эрминигельдович.
И вот однажды, когда начальник с утра был не в лучшем расположении духа и метал громы и молнии, из Москвы, из штаба, приехал в командировку проверяющий.
Проверяющих всегда встречали с пиететом и отдаванием оставшейся чести. Мундира. Ну, так положено. Поэтому проверяющий имел взгляд гордый, выправку как надо, костюм тоже, конечно, капраза, но должность выше. Потому как проверяющий, из штаба и из Москвы-столицы.
Все в нем было хорошо, вот только росточком он тоже подкачал. Та же щуплость и метр шестьдесят в ботинках. Видимо, что у одного, что у другого все в ум пошло. Но бас тоже имелся. Не такой рокочущий, но тоже бас.
И вот сидит наш раздраженный с утра Геракл Михайлович, как паук в середине паутины, и порыкивает басом. Тут дверь в кабинет открывается. В проеме появляется щуплый мужичонка (не, не лысый, с волосами) и в форме капитана первого ранга. Геракл Михайлович выходит из-за стола, протягивает руку и глубоким басом представляется:
— Здравия желаю. Геракл Михайлович.
На что щуплый мужичонка протягивает руку в ответ и тоже басом представляется:
— Здравия желаю. Аполлон Моисеевич.
Секундная пауза прервалась страшным:
— Да кто вам дал пррррраво издеваться!
В отделе наступила гробовая тишина. А потом… Двери в остальные кабинеты захлопывались подобно автоматной очереди. Диффенбахия в приемной с перепугу отдала концы. С лимона в кабинете облетели листья. Гость молча протянул предписание.
— И действительно, Аполлон Моисеевич, извините…
Последняя фраза была произнесена уже тихо, и наш Геракл, подождав, пока челюсть проверяющего встанет на место, приступил к обсуждению цели его визита.
Глава девятнадцатая
Молодожен
А вот у еще одного сослуживца, Ильина, были такие фефекты фикции, что матом он мог ругаться хоть в церкви — даже Господь наш всемогущий не понял бы, про что речь. Уж не говоря о церковных мышках. То есть гласные-то он выговаривал. А вот остальные звуки — нет.
Когда он женился, повез свою жену в свадебное путешествие.
Приехали они в пансионат к вечеру, уставшие как собаки, потому что поезд идет только до Симферополя, а потом пришлось ехать на автобусе да по жаре — короче, первая брачная ночь была на разных верхних полках в поезде, а на вторую у них сил не хватило. Упали в койки и вырубились, как ляльки.
Но молодого, влюбленного и счастливого подкинуло ни свет ни заря.
«Кофе, что ли, новоприобретенной жене в постель?» — подумал он.
Но все его хождения в полседьмого утра в поисках чашки, кофе и подноса оказались бесплодными. Не нашел он искомого, потому что был тогда махровый социализм, и предприятия общепита начинали работать самое раннее в восемь.
«Ну и ладно!» — подумал последний романтик и побежал на базар.
Долго ходил по рядам и в результате вернулся в номер с целым ведром цветов.
Новобрачная сладко спит, придавленная переменой климата, а муж, на цыпочках, стараясь ничем не потревожить сон любимой, раскладывает вокруг нее на кровати цветы. И там положил, и там. Аж не дышит, чтоб не разбудить до того, как сюрприз будет готов. Иначе — какое же это будет удовольствие.
Разложил все. Медленно-медленно и осторожно отошел к двери, чтобы оценить самому свой сюрприз, повернулся, посмотрел на свое сокровище…
После чего хлопнул себя по ляжкам, заржал как племенной жеребец и заорал: