Участковый постучал.
— Не заперто! — крикнули в глубине дома. Голос был звонкий, и Корнилов решил, что кричит ребёнок.
Натыкаясь друг на друга, они прошли через тёмные сени. В избе было тепло, кисловато пахло квашнёй. Корнилов ещё с порога заметил слабенький огонёк в розовой лампадке перед иконой.
— Будьте добреньки, заходите!
Навстречу им шла чистенькая старушка в тёмном платье и белом, синими горошинами платочке.
— Какие мужички-то в гости ко мне пожаловали, — ласково сказала она. — Да никак один-то городской. Ай, да никак второй с погонами, военный!
— Здравствуйте, Надежда Григорьевна, — поздоровался Корнилов и подумал: «А старушка-то общительная. Наверное, мно-о-ого знает. Если не ханжа». Ему иногда встречались старушки, которые ни о чём другом, кроме своих старых обид, говорить не могли.
— Вон вы какие проворные, — удивилась старушка. — И как величать меня, знаете!
Глаза у Надежды Григорьевны были добрые и какие-то, как показалось Корнилову, снисходительные. Словно бы она знала о твоих грехах и слабостях и заранее прощала тебя.
Старуха показала им, где раздеться, и усадила на большую лавку около русской печки, а сама осталась стоять. Маленькая, сухонькая, она смотрела на гостей внимательно и заинтересованно. Оттого что она стояла, а они сидели перед ней, словно школьники перед учительницей, Корнилов почувствовал неловкость.
— У нас разговор к вам, Надежда Григорьевна, — сказал он. — Посидим, поговорим…
— Ты говори, милой, говори, — замахала рукой старушка. — Я стоя-от лучше разумею. Да и насиделась я в жизни, насиделась…
— Да садитесь вы, садитесь, — с лёгким раздражением сказал участковый, но Игорь Васильевич неодобрительно посмотрел на него, и лейтенант замолчал.
— Мы с Василием Васильевичем из милиции. Хотим кое о чём порасспросить вас.
Надежда Григорьевна кивнула:
— Василя-от я знаю. Со Струг он. Полины Рыскаловой сынок. Моей свояченицы.
Лейтенант заёрзал на скамейке, хотел что-то сказать, но не сказал.
— Самого-от я впервой вижу, но слыхала, слыхала, что он нонесь у нас в чинах. А ты, милой, отчего в пиджачке? Без погон-то? Агент?
Она сказала с ударением на «а». Корнилов засмеялся и кивнул головой:
— Агент, агент. Из розыска я, уголовников ищу.
Надежда Григорьевна понимающе улыбнулась.
— Насчёт Сашки Иванова небось? Ох и питух, не приведи господи. Всех у нас во мхах перезюзил. И Главдю испортил. Она хоть и сиделица, а девка была хорошая. Передовка в лесхозе. От тюрьмы да от сумы грех зарекаться… А этот зюзюкало и её к вину приохотил.
Говорила Надежда Григорьевна забавно — будто ручей журчал. Всё время на одной ноте, без остановки. Приходилось постоянно вслушиваться, чтобы разобрать каждое её слово.
— Возле Орельей Гривы парня-от он порешил? — вдруг спросила она.
— Где, где?
Надежда Григорьевна широко улыбнулась и, словно боясь обидеть гостей, прикрыла рот коричневой сухой ладонью.
— Да у леса, милой, у леса. Мы так горку называем — Орелья Грива. — Она наконец села на табуретку и повторила: — Сашка убил-от?
— Кто — мы не знаем. Не знаем даже, к кому шёл убитый, — ответил Корнилов. — Вы что же, Надежда Григорьевна, одна живёте?
— Одна, товарищ хороший, не знаю, как зовут тебя. Одна.
— Игорь Васильевич меня зовут.
— Я уж десять лет как одна, — стала рассказывать старуха. — Сын-то с дочкой в городе. Хорошо устроились. В прошлом годе Верка, дочь-то наша, приезжала. Нарядная. Гостинцев мне навезла… — Надежда Григорьевна вздохнула, словно вспомнились ей дочкины гостинцы. — Да я и сама-то хорошо живу. Хо-ро-шо. Пенсию каждый месяц двадцать один рубль получаю. Да сын присылает. Когда пять рублей, когда боле. К Новому году десятку прислал…
— А сын не приезжает?
— Не. Скучно ему тут. Приятелей нет. И девок не осталось. Всё меня зовёт. В город-от.
— Да, народу у вас во Владычкине совсем мало, — согласился Корнилов. — Заскучаешь.
— Из молодых-от кто? — стала прикидывать старуха. — Главдя-сиделица? С зюзюкалой связалась. Имени-то его и слышать не хочу! Федотовы. Сестрицы. Да Вовка, Верки Федотовой сын. Так ему ещё и шашнадцати нет. За прогоном бабка Калерия. Она с печки не встаёт. Я ей поесть когда сготовлю, она и сыта неделю. А остальные навроде старой Кавалерии, — она хихикнула. — Это я так старуху зову. Шучу над старухой.
Игорь Васильевич улыбнулся, подумал: «Какая же старая должна быть эта бабка Калерия, если Надежда Григорьевна по сравнению с ней себя молодой считает!»