И месяца не проработал после отпуска Николай Ильич, как Гриша привёл к нему покупателя, разбитного экспедитора из кубанского колхоза. У него и документы были в порядке, и разрешение лесничего имелось. Только на ольховые дрова. А экспедитору нужен был строевой лес…
Поздно вечером, после ужина, когда экспедитор уже основательно захмелел, Николай Ильич вышел с Мокригиным в сени. Сказал твёрдо:
— Гришка, ты меня в это дело не впутывай. Хватит, насиделся.
— Да ты что, Колюн? — заюлил дружок. — Дело-то пустяшное — двадцать кубиков. И верняк ведь, комар носа не подточит.
— Нет, Гриша, — стоял на своём Зотов. — Не уговаривай. Чую я, чем пахнут эти кубики.
— А я-то, тюха, думал, дружка имею. На место пристроил, — с презрением растягивая слова, проговорил Мокригин. — Вот она, благодарность… — И зашептал вдруг горячо: — Колюн, Христом-богом прошу, обещал я этому фрайеру. И задаток уж взял, да загулял вчерась. Мне же ему отдать нечем. Ну, как пойдёт он, настучит? Что же мне, Колюн, кончать его здесь, в лесу? А? Может и вправду кончать?
Николай Ильич похолодел, почувствовал противную, тошнотворную слабость. Он хорошо знал, на что способен Гриша.
— Да ты сдурел? — выдохнул Зотов, вцепившись ослабшими от страха руками в пиджак приятеля. — Сдурел, да? Ведь знают, что он с тобой приехал.
Гриша зловеще молчал, будто собирался с духом, чтобы принять окончательное решение.
— Сколько денег-то? — пугаясь ещё сильнее, спросил Зотов. — У меня рублей пятьсот найдётся.
Мокригин стряхнул с себя руки Николая Ильича.
— Да чёрт с тобой, Гришка! Пускай забирает он свои кубики. Чёрт с тобой! Завтра отведу его на делянку, — чуть не плача, запричитал Зотов.
— Я знал, старик, что ты не подведёшь, — только и сказал Мокригин.
Но вскоре Григорий опять явился с покупателем. И когда Николай Ильич стал отказываться продать лес и, не внимая угрозам, упрямо твердил: «Нет, Гриша, не быть тому! Не возьму грех!» — Мокригин неожиданно размахнулся и, злобно выругавшись, ударил Зотова в подбородок. Николай Ильич охнул и осел на стоявшую сзади лавку. Он избил бы Зотова до полусмерти — Николай Ильич хорошо знал Гришины повадки, да тут в дом вошёл покупатель…
Несколько месяцев после этого они не видались. Николай Ильич посчитал, что расстались они навсегда. И хотя тосковал, оттого что порушилась у них с Григорием давняя дружба, временами чувствовал такое облегчение, будто хомут у него с шеи сняли.
Но Гриша всегда умел быть нужным… Он появился на кордоне, когда Зотов тяжело простудился и лежал один-одинёшенек в холодной, нетопленой избе, не в силах встать с постели и напиться воды.
Мокригин оставался на кордоне три дня. До тех пор, пока Зотов не оклемался. Кормил его с ложки, поил брусничным соком. Сходил в Пехенец, в аптеку. Принёс горчичники. Николай Ильич лежал в постели слабый, но умиротворённый. Чувствовал, что дело идёт на поправку, и с одобрением следил, как хозяйничает Мокригин. Думал уже без злости: «Ну что ж, Гриша всегда был на руку скор. Вспыльчив. Да ведь никому, окромя его, я не нужен. Никто даже не спроведал. А Гриша пришёл. Сердцем, видать, почувствовал…»
И снова всё завертелось по-прежнему, покатилось своим чередом. Выздоровев, Николай Ильич махнул на всё рукой. Решил с горечью: «Не сложилась жизнь…»
К старым деревенским друзьям пойти не мог. Стыдился. Думал, что не простят ему подлости, совершённой в трудное время. По себе знал — не простят.
А новых друзей Зотов заводить боялся. Мокригин не советовал: «С новым другом выпьешь, отмякнет душа — проболтаешься. Тут же донесёт».
Так и жил Николай Ильич, стараясь не думать о будущем. Пока был здоров — пил.
Но в последний год Зотов всё чаще и чаще вспоминал с тоской своё родное Зайцово. Несколько раз он встречал в поезде зайцовских баб. Однажды даже заговорил с Полиной Аверьяновой, что жила в Зайцове через дом от него. Аверьянова с трудом признала Николая Ильича и всё охала, жалостливо вглядываясь в его лицо: «Эко жизнь поломала человека! Ведь и не узнать тебя, Коля, не узнать». Николая Ильича раздосадовали её причитания. «На себя бы посмотрела, кочерыжка», — подумал он. На расспросы Аверьяновой, где он нынче осел, Николай Ильич ответил туманно: «Да есть тут одно местечко…» Желание выспрашивать односельчанку у него пропало. «Почему бы и не съездить туда самому? — думал он иногда. — Что было, то быльём поросло. Может, и забыли мои грехи. Не век же в клеймёных ходить. Да и не один я из деревенских забран-то был!» Он начинал вспоминать, кто ещё из зайцовских мужиков сидел в ту пору и за что, но утешения от этого было мало. Двоих взяли за злую драку, конюх Антоша сел за то, что пьяный спалил конюшню. Все были виноваты перед законом, но никто так не провинился перед односельчанами, как Зотов.