Та невольно вздрогнула; она почувствовала, как что‑то в груди резко стукнуло и опять замолчало, стало немного больно. Девушка поднесла руку к сердцу.
– Что с вами? Вам нехорошо? – встрепенулась медсестра, вскакивая.
– Нет… наверное, после операции… привыкаю… – Алиса легла на подушку. Её мысли все ещё немного путались, а слова с трудом соединялись в предложения.
– Думаю, вам нужно поспать, – сестра выключила лампу.
– Но как же… Вы хотели что‑то… Сейчас, скажите сейчас… – с каким‑то явным волнением пробормотала девушка. Она пристально смотрела на собеседницу в белом халате, замерев в тревожном ожидании.
– Хорошо, сейчас так сейчас, главное, не волнуйтесь. Всё время, пока длилась операция и пока вы приходили в себя, вы… вас… – медсестра покраснела, ругая себя за многословие. – В общем, вас хочет увидеть один человек.
Девушка подняла голову и дрогнувшим голосом спросила:
– Кто он? – она облизала пересохшие губы. Воскресшее сердце громко забилось, Алиса подумала, что медсестра, верно, его слышит, и, может быть, даже он слышит… Девушка в белом халате не ответила и молча подошла к двери. Пациентка жадно ловила взглядом каждое её движение: вот повернула ручку, вот выглянула в щёлку, вот сказала: «Можете зайти».
Через несколько секунд она услышала чьи‑то медленные нетвердые шаги. Внезапно ослепнув, как будто в полудрёме, ощутила прикосновение чьей‑то тёплой уверенной руки. Кто‑то вложил в её ладони бумажную розу, выкрашенную в голубой цвет. Алиса улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. Посетитель прошептал:
– Ну здравствуй, Чудо…
Дар
Но говорят, что до сих пор в каждом городе можно найти обломки кирпичей от Вавилонской башни. А башня стала мало‑помалу разваливаться.
Притча о Вавилонской башне
3 сентября
Когда люди заложили первый кирпич Вавилонской башни, они сознательно воздвигли крепость между человеческими душами. От идиллического взаимопонимания – первоначала бытия – остались только обломки. Жалкие и бесполезные, ни один мастер не сможет собрать их воедино. Нет, оно потеряно окончательно, и ветер поднял в небо эти куски, а потом бросил к ногам желтоглазых деревьев. Листья закрыли глаза от усталости, потому что не были Прометеями и не могли понести такой тяжёлый груз.
Лето похоронило себя под покровом осени, не наглотавшись напоследок чистого воздуха. Потому что он испорчен, земля – черна и грязна, и жизнь – чудовищный мрак. Всё началось вовсе не из‑за разных языков (это всего лишь оправдательный приговор) но потому, что люди потеряли взаимное сознание. Они добровольно отказались от отношений союзничества, им нужна была конкуренция, жестокая, безобразная конкуренция как основа мироздания. Поэтому бестолковые человечки специально заложили неустойчивый фундамент как идею ненависти, презрения, страха по отношению к сотоварищам‑строителям. И я хочу поднять один из кирпичиков горе‑башни, подержать его высоко над головой (как будто на что‑то претендуя!) и зарядиться всесильной энергией отвращения.
Я ей, в общем‑то, заражён; вирус тихонько поедает клетки моего слабого тела, и больше всего на свете я жажду теперь выскочить вон из толпы, из месива безжизненных лиц. Иногда чувствую себя палачом, который разжёг костёр, конечно, не для того, чтобы погреться и сыграть под гитару какую‑нибудь томную песенку Я так же безжалостен, как и тот, кто убил Жанну Д’Арк:
И был Руан, в Руане – Старый рынок…
Всё будет вновь: последний взор коня,
И первый треск невинных хворостинок
И первый всплеск соснового огня 1 .
И если бы я жил по Библии и был борцом за справедливость, я бы не переставал восклицать: «Как можно возненавидеть до такой степени, чтобы сжигать людей?» А потом послушал бы монологи человека, удивительно похожего на меня, и страшно бы возмутился: «Как можно до такой степени возненавидеть людей, чтобы оправдывать палача?» Но ведь, чем я сам лучше? Смотрю в зеркало – две ноги, две руки, голова, – следовательно, человек. А разве не человеком были придуманы концлагеря? Все эти ядерные бомбы, крематории, гильотины, «сапожки», ядовитые стрелы… все они тоже созданы эпохальным разрушителем. И между тем он называет себя «венцом творения Божьим», а я говорю, что у каждого хорошего творца случаются «затмения» и что одно из них пришлось как раз на сотворение человека. Вот он встал на вершину огромной горы, приложил руку ко лбу, деловито оглядел местность, а потом взял и повернулся к Богу спиной, к Дьяволу лицом и назвал себя покровителем зла. Человек спустился с горы и громко захохотал над своим диагнозом: величайший озлобленный гений крушений. Какая вселенская наглость!