Возвращаясь к своим записям, я вдруг понял одну единственную вещь, очень простую, даже банальную, всем известную и понятную, когда говоришь об этом вслух: чудо – вот что действительно может возродить мир, явить божественный замысел в первоначальном воплощении (это когда Ева ещё не вкусила запретный плод). И каждый из нас в состоянии сотворить его сам; возьми только кусок камня и создай статую, прекрасную, как Галатея. Что, если все люди с нашей огромной планеты совершат хотя бы одно такое чудо? Может быть, для нас наконец приподнимется таинственный занавес и откроется дверь к Истине…
Целый день я провёл в каком‑то безотчётном волнении, не мог писать, есть, делать домашнюю работу. Лёг спать и увидел слишком яркий сон. Всё в нем казалось жутким, неправдоподобным, нагромождалось друг на друга, сводило с ума. Будто я шел по набережной и вдруг услышал раздирающий крик.
Кто‑то в толпе вынес страшный приговор: «Утопилась». Я вздрогнул. Голова налилась свинцовой тяжестью, участился пульс, как при долгом быстром беге, сильно забилось сердце, и я рванул к людям, чтобы прорвать эти псевдостены, отделяющие меня от неё… Я не ошибся: утопленницей оказалась моя девочка, мой бесёнок. Бросаюсь на колени, обхватываю плечи руками и носом зарываюсь в песок… Рыдаю жутко и просыпаюсь в полнейшей смятенности духа.
Долгое время я ходил по нашей площади, шатался по всем уличным углам, нервно оглядывался, в надежде разглядеть знакомую фигурку…
А она сидела совсем как моя героиня‑музыкант: на ступеньках чьего‑то подъезда, прикрывая коленки чёрной тканью своей юбки. Бесёнок худенькими ручонками обнимала голову в красной вязаной шапке. И вся она точно изменилась, стала меньше, бледнее; больше не было защитного раздражения, а только обнажённое страдание. Боль – и ничего другого; та же, которой болеет ветер, и цветы, уснувшие под снегом, и парящие облака, и человек, читающий вслух молитвы… Я молча сел рядом, не находя никаких «нужных» слов. Не знал толком, зачем пришел и должен ли всё‑таки оставить её своеволие в покое. Бесёнок повернула голову и долю секунды разглядывала моё лицо.
– Ааа… – разочарованно протянула она. – Ты… – голос у неё звучал теперь совсем по‑другому, гораздо тише и мягче. «Вот она какая без притворств!» – невольно подумал я.
– Я искал тебя, – решил объяснить сразу. – Ты мне снилась, – получилось похожим на полный бред. А она нисколько не удивилась и только кивнула:
– Я знаю.
И я не посмел в этом сомневаться; конечно, она всё знала и, может быть, сама захотела явиться ко мне во сне, придумав, как всегда, наиболее эффектный способ, чтобы поволновался.
– Чего ты ждешь, моя наглая девочка? – шутливо спросил я. А она натянула шапку на самые глаза, пытаясь скрыть скользящие по щекам слезы.
– Уже ничего…
Я обнял её за плечи, потому что захотел приручить воплощённую свободу и почувствовать себя героем, но она, конечно, не позволила, ловко вывернулась, да ещё и плюнула мне в лицо.
– Не прикасайся!
Глядя на неё, разъяренную, я вдруг подумал, что жестоко ошибся, несколько минут назад приняв эту девчонку за настоящую. Настоящей она была только сейчас, когда плюнула в лицо и выкрикнула эти слова, – бесёнком.
И я пожал плечами, покорно отодвинулся и сказал:
– Ну хорошо.
Девушка недоверчиво покосилась на меня, но скоро успокоилась, сняла вязаную шапку и бросила в сугроб, точно объявив протест всему миру, точно вызвав Вселенную на дуэль. А потом вдруг разрыдалась, уже больше не желая прятать настойчивые слезы:
– Почему? Почему меня все обманывали? Почему все всегда друг друга обманывают? Говорят: главное – верить в лучшее. А где оно, это лучшее? Мы совсем не то, что из нас хотели сделать. Мы только пародии на венец творения, у нас души – карлики! – она со злостью сжала кулаки и посмотрела на меня так, будто я был во всём виноват. – Я всего лишь хотела… Знаешь, чего я хотела? Чтобы случилось хоть какое‑нибудь чудо! Ведь должно же что‑нибудь случиться, когда тебе остаётся совсем немного остановок до конечной? Когда прекрасно осознаёшь это и пытаешься всё переиначить, повернуть по‑другому, чтобы зажить настоящей жизнью, полноценной! Вот я и сбежала. Вырвалась из своей клетки на свежий воздух, чтобы вдохнуть его всего в себя, не оставив ни одной клеточки лёгкого без этого кислорода. Я вознамерилась объявить протест, но чему? Самой смерти! Тому, что всё равно сильнее тебя! Смерть убивает счастье, смерть убивает свободу, смерть убивает душу. Она не оставляет человеку ни частички его самого, жадно забирает всё, как будто действительно имеет на это право. А что же тогда остаётся мне? Просто сдаться? Хорошо, я сдаюсь, сдаюсь – и к чертям! – она перестала плакать, но пальцы дрожали и выдавали её всю без остатка, без актёрского грима, наигранных жестов и заученных фраз…