Важнейшим преимуществом Судоплатова были его ум и врожденное чутьё. Именно они помогли ему с годами разобраться в том, что в начале пути понять ещё не мог. Андрейченко, шедший на выполнение задания, когда в генштабе вермахта вовсю вынашивались планы захвата чужих территорий, был уже другим. И о многом судил по-другому. В том числе и о людях, с которыми столкнула его судьба чекиста-нелегала за рубежом.
Однако при всем этом он верил в то, что любая деятельность, направленная извне против его страны, губительна для ее народа. И эта убежденность помогала ему в его многотрудном деле. Несмотря на обстановку, царившую в Наркомате.
…Начальник Управления НКВД по Московской области майор госбезопасносмти на срочно созванном совещании руководящих работников аппарата заявил:
– В данную минуту нарком внутренних дел Ежов со своими единомышленниками и в соответствии с бредовыми контрреволюционными идеями восстановления в стране капиталистического строя обсуждает план захвата в Москве Большого театра. Террористическую акцию эта кучка предателей намерена провести во время предстоящего торжественного заседания, посвященного Великой Октябрьской социалистической революции. По их плану подлежит аресту весь состав Политбюро и физическому уничтожению дорогого, всеми нами любимого генерального секретаря ЦК ВКП(б) товарища Сталина и его ближайших соратников…
В кабинете повисла тягостная тишина. Все словно окаменели. Первой мыслью была мысль о том, что они присутствуют на собственных похоронах…
В ту же ночь Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив заявление начальника УНКВД по Московской области единодушно постановило: «Выразить политическое недоверие всему руководящему составу Народного комиссариата внутренних дел СССР».
Открывалась новая страница в истории этой организации. С утра следующего дня начались аресты и обыски, опечатывались дела, письменные столы, сейфы, несгораемые шкафы сотрудников наркомата. Подверглись аресту уже и те чекисты, которые, согласно постановлению ЦК ВКП(б) и его Политбюро, накануне выполняли аналогичные функции. Косвенно они якобы тоже были причастны. К чему? Точного ответа никто не знал. Тайна оставалась за следствием…
В наркомате и подведомственных ему службах проводились собрания, циничные, беспардонные разбирательства, в ходе которых выдвигались чудовищные обвинения, распространялась несусветная клевета. Пользуясь случаем, сводились и личные счёты, прикрытые политико-патриотической демагогией.
Вскоре начались судебные процессы, выносились приговоры, гибли или заточались в тюрьмы люди. Вначале топор обрушивался на верхний эшелон НКВД. Почти тут же начали расправляться и с низами, коль скоро выражено недоверие всему наркомату.
Поначалу аресты коснулись десятков людей, потом сотен, затем многих сотен чекистов, прокуроров, партийных работников. Было среди них немало и таких, кого трудно пожалеть. Но много невинных, достойных сотрудников попали в мясорубку царившего беспредела, понятия не имевших о закулисной интриге, разработанной на самом верху партийно-государственной иерархии, преследовавшей свои цели.
…Судоплатов ждал. Знал, что за партсобранием последуют арест, следствие, суд, «особое совещание» или громкий процесс. Всё зависело от фантазии и способностей следователей… Порядок общепринятый, путь проторённый, конец общеизвестный. Ничего нового, кроме фамилии обвиняемого, «сообщников», очередных «вредителей». Но на этот раз произошло иначе: постановление партсобрания предстояло утвердить на партбюро, потому что именно оно выступило инициатором решения «…в связи с делом врага народа Шпигельгласа».
Павел Анатольевич был удручён. В воспалённом мозгу роились тысячи мыслей – странных, противоречивых, сбивчивых, лишенных стройности и последовательности. И в то же время голова казалась пустой. Он не мог ни на чём сосредоточиться. Глаза словно заволокло туманом.
Не впервые Судоплатову приходилось оказываться в рискованной ситуации, грозившей смертью. Но состояния, подобного теперешнему, он никогда не испытывал. Если и случались ранее критические ситуации, то это за кордоном, среди чужих, среди отъявленных врагов, с которыми он вел борьбу не на жизнь, а на смерть. А сейчас?
Самое худшее заключалось в том, что ему всё труднее становилось сосредоточиваться на работе, к которой он всегда относился чрезвычайно ответственно.