– Сходим к нему, спросим, што и как? – шепнул один другому. Они вышли во двор.
В то время, как те двое вели разговор с Василием Декабруном, оставшиеся трое наперебой спрашивали Барана, сновавшего из комнаты в комнату: «Кого везут? Откуда?».
Седой тощий Баран в черном длинном балахоне отмахивался от мужиков.
– Вот нечистый дух, хоть бы словечко сказал! – недовольно заметил коренастый мужик в овчинном тулупе и черной бараньей шапке. Барана это замечание задело. Он остановился и погрозил мужику пальцем:
– Иван, а Иван, ты был в каторге?
Не успел озадаченный Иван открыть рот, как Баран, указывая на дверь, где находились полицейские, произнес приглушенным шепотом:
– Так ты попадешь в каторгу! Задетый в свою очередь «за живое», мужик вскочил:
– Ты што мне грозишь? Грозен рак, да где его очи?! – крикнул он во всю глотку.
Тут стремительно открылась дверь; выскочивший стражник, без всякого вступления, ударил мужика по шее, схватил за ворот и вытолкал за дверь.
Показался второй стражник. Мужики вышли. В коридоре подошли двое со двора, узнавшие от кучера подробности Хотимского погрома.
– Надо, братцы, с базара людей скликать! – решительно заявил оскорбленный крестьянин. – Так им это не проедет, нехай не думают, – уже кричал он, грозя кулаком.
Выйдя на крыльцо, откуда была видна вся базарная площадь, крестьяне зашумели. Перед крыльцом скопился народ. Все галдели, размахивали руками.
– А ты што ему не дав в зубы? – горячился приземистый хлебороб в серой свитке.
– Они ж оруженые! А я што? – развел руками пострадавший.
– Василевского надо погукать, он тут недалечко у сядельца! – предложил кто-то в толпе.
Лазарь Василевский, учитель из соседней деревни Семеновка, действительно был недалеко и, заслышав шум у постоялого двора, сам поспешил туда. К нему кинулись разом несколько человек. Они наперебой рассказывали, что стражники везут студента из Хотимска в тюрьму, бьют мужиков ни за что ни про что.
Василевский уже узнал у сидельца, что какого-то арестованного везли недавно урядник и двое стражников.
Теперь, услышав, что это студент из Хотимска, он соображал: неужели Семена Могилевцева? С ним он ранее не встречался и знал о нем со слов того же сидельца, который недавно переехал из Хотимска в Родню.
Урядник, увидев скопление народа у постоялого двора, заторопился.
Сани подъехали к крыльцу, стражники оттесняли народ.
Василевский поднялся на крыльцо, и тут открылась дверь: впереди выходил из нее студент, за ним урядник. Василевский пропустил студента, опустил правую руку в карман зимней куртки и загородил путь уряднику.
– Господин урядник, ни шагу!
Могилевцев исчез в толпе.
Стражники попробовали перехватить его, но крестьяне грозно подступили, схватили за уздечки лошадей.
– Попробуй только кинуться, тут вам и клямка будет! – кричали вокруг.
– Постой! Дай ты мне до него добраться, – протискивался узнавший стражника крестьянин в черной бараньей шапке. Стражника потащили с лошади.
На крыльцо вскочили с десяток крестьян. Толстенький, малого роста урядник побелел, как снег.
– Ишь, крыса, знать, опознала, чье сало украла, – саркастически рассмеялись мужики.
– Гадюка это! – с омерзением заметил рослый сосед. Урядник молча повернулся, быстро пробежал по коридору и юркнул в дверь.
Спустя некоторое время люди разошлись, смешались с народом на базарной площади. Побитые стражники отмывали кровь на лицах.
Кучер вошел в переднюю комнату погреться. Оправившись от испуга, урядник открыл дверь, огляделся.
– Куда ж теперь поедем, ваше благородие? – с широкой улыбкой спросил Василий Декабрун.
– Будет сказано, не твое дело! – с сердцем захлопнул дверь урядник.
Семен Могилевцев переночевал у Василевского и уехал в Москву.
В ближайшем номере «Могилевских Губ. Ведомостей», в отделе происшествий, извещалось, что 7-го января 1906 г. в с. Родня вооруженная толпа отняла у урядника и 2-х стражников главного руководителя Хотимского погрома.
На масляной неделе в село Родня со станции Рославль прибыл эскадрон уланов с тремя офицерами.
На площади дымили походные кухни; уланы поили лошадей у колодцев, чистили их, выводили на прогулку. В местности было объявлено военное положение.
Деревни и села, казалось, опустели; жители старались не показываться на улицах. Даже дети и те как-то притихли, а если иной малыш расшалится, мать цыкнет на него:
– Гляди, неслух, а то каратели почуют, придут!
Это слово стало пугалом для старых и малых.
Утром, в один из морозных февральских дней, в хате Василевских, как и по всей деревне Семеновка, топилась печь. Старая мать Лазаря – Авдотья Фоминична пекла пшеничные оладьи. Пышные, румяные, они так и сыпались со сковородок в решето, стоявшее на слонце у печки. Чепела, как челнок, сновала в руках бабушки. Сверху, с высокого надчелесника, свесилась русая головка шестилетнего внука Васи. Голубые глазки неотрывно следили за движениями чепелы, сковородками, оладьями, сыпавшимися в решето. Но бабушка тут же покрывала решето чистым полотенцем. Вася облизывался, вздыхал, старался как-нибудь дать понять бабушке, что ему невтерпеж ждать, когда все сядут за стол.