– Так руками…
– У вас руками. А у нас – головой, – терпеливо объяснила Наталья Ивановна.
– Оно понятно. Интеллигенция… Но вы-то, тёть Наташа – всё же руками?
– То я. А то сын.
– Ааа, – протянула Надежда и задумалась. Но ненадолго.
– Тёть Наташа, а почему воевать можно хоть с шестнадцати, а вот жениться нет?
– Ещё спрашиваешь! Воевать – дело и неучу доступное. А вот семью кормить – разумение нужно.
– Так что получается, ещё три года ждать этой, как её…Ксении?
– По-хорошему – так. У неё у самой ещё ветер в голове.
– А вдруг она Петеньку-то нашего разлюбит?
– Ну, раз разлюбит, то и ладно. Другую подыщем. Чего ты вдруг эти глупые вопросы задаёшь? Давай уже работай, а то строчка вон кривая пошла.
Надя послушно умолкла, но лицо её озарилось довольством.
Тем временем Петя вышел, причёсанный, ладный. Налил себе чаю и удалился в гостиную. Надя вздохнула.
Наталья Ивановна, себе на уме, всё видела и думала о своём. Ей нравилась её работница, её жизненная сила, задор и неиссякающий оптимизм. Будучи лишена сословных предрассудков, она не видела ничего дурного, если и её Петеньке девушка придётся по сердцу. К Вериным же, и конкретно к Ксении Павловне душа у неё больше не лежала. Наталья Ивановна силилась объяснить себе эту исподволь возникшую неприязнь, но рассудок не находил внятных объяснений. Девушка ведь хорошая, душой чистая. Но материнское сердце упрямо шептало, что счастье её сына лежит в другой стороне.
Поэтому полчаса спустя она вдруг засобиралась «на свежий воздух», оставив сына с Надеждой наедине.
Ничего не подозревающий Петя сидел в гостиной за остывающим чаем и раскрытым томиком баллад графа Алексея Константиновича Толстого, когда в его обитель вторглась Надежда с пыхтящим самоваром в руках.
– Почаёвничаем? Маман ваша перерыв объявила и прогуляться пошла. Так что мне занятиев нету.
Петя кивнул. Напыщенные баллады Толстого о стародавних битвах всё равно не лезли в голову. На войне, увы, всё далеко не так героично…
Надежда установила самовар, принесла чашку и конфетницу, в которой вместо конфет были бублички.
– Угощайтесь, Пётр Александрович!
– Спасибо, Надя. Только опять вы официально ко мне… мы же когда-то договорились? Просто «Пётр»
– Просто, не просто… а вдруг вас в офицеры произвели?
– Нет, Надя, не произвели. Офицеров хватает.
– Ну, не беда. Произведут ещё! Ведь же убыль большая, да? Была вчера мимо храма, а там панихида за панихидой…жуть. Жалко так стало. Все молоденькие, как и вы.
– Нет, я в части самый молодой. Остальные – дядьки. А что убыль – так ведь война.
– Война… – согласилась Надежда, и пропела:
Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши жёны?
Наши жёны – ружья заряжёны,
Вот где наши жёны.
– А кстати, – оживился Петя, – как у вас там… с Георгием?
– Знать не знаю никакого Георгия, – выпалила Надя.
– Это как так?
– А вот так! Думала я, что благородный он человек, под венец позовёт, а он того…гулять гулял, по ресторанам однажды даже, а потом пытался приставать, руки распускать, да так противно, водкой от него разило! Я вырвалась и убежала, и с тех пор знать его не знаю, хоть он и ваш друг.
Надя обиженно надула губки и замолчала. Петя нахмурился.
– Надя, послушайте! Не могло быть у Георгия дурных намерений. Я-то его знаю. Разве что от водки что-то помутилось. Нет, простите его, умоляю!
– Так я его простила. Может и от водки… Вот только всё равно отставку ему дала. Не мой он кавалер.
– Очень жаль. Впрочем, он на фронте сейчас. Ему не до романов.
– Вот и пусть. Мне чистая любовь надобна. Как у Бунина, помните? А не шашни эти дурацкие. Честь девичью потерять легко, а восстановить невозможно. А ещё ре-пу-та-цию. Так меня учили. Так что со мной шутки плохи! Со мной не балуй!
– Так я и не собираюсь, Надежда, – улыбнулся Петя, помешивая сахар в чашке.
– Всё вы шутки шутить изволите, Пётр! Знаю, конечно, сердце ваше занято прекрасной дамой, барышней, как можно мне о вас думать? Даже подумать не могу!
Всё её раскрасневшееся лицо, и поза, между тем, отчаянно говорили о противоположном. Но Петя, смутившись упоминанием Ксении, задумался и ушёл в себя.
Его Ксения, ангел, милая и заботливая с ним, пока он беспомощно лежал на госпитальной койке, по мере того, как он выздоравливал, стала вновь отдаляться на привычную дистанцию. Словно, выполнив свою миссию по спасению его жизни, полетела на белоснежных крыльях на другое задание. Нет, Петя всё понимал, она же милосердная сестра и таких больных у неё – полная палата, но к чему опять этот холодный тон, эти тяжкие вздохи, эти недомолвки. Их счастье длилось ровно столько, сколько длилась опасность для его жизни. И всё.