– Стойте, станичники, не убивайте, я свой, свой! – какой-то человек с разбитым в кровь лицом встал на колени перед неумолимо приближающейся цепью, истерично кричал и махал руками. Кто-то из казаков начал поднимать винтовку…
Георгий резко очнулся, встал и побежал к своим, надрываясь на ходу:
– Отставить! Не сметь стрелять в раненых! На подводы их, в лазарет!
Несколько казаков хмуро обернулись. Среди них и Ступенков.
– Ваше благородие! А на черта нам с ними канителиться? Они разве с нами возятся?
– Они – нет. А мы – да! – Георгий решил не сдаваться. Он приблизился к стоящему на коленях красноармейцу, совсем ещё юнцу.
– Кто такой?
– Казак я, ваше высокоблагородие, природный казак станицы Каргинской, и фамилия моя соответствующая – Каргин…
– А почему с красными?
– Так мобилизовали, принудили, ироды. Сказали – мать расстреляют, деда…
Подошёл Ступенков, мрачно глянул, сплюнул…
– Ваше благородие, позвольте. Щас вернётся с преследования Архипов, он с тех мест, дознается, что это за гусь. – Встать, паршивец! Мать, говоришь? Опозорил ты её, и деда свого опозорил… За каинами этими пошёл. Али не слыхал, не видал, что они у вас по станицам творят?
Красноармеец поник головой.
– Слыхал, дядя…так ведь поэтому и страшно стало…
– Страшно? Значит ты никакой не казак! – Ступенков обернулся к Георгию. – Поступайте, как хотите, ваше благородие, но я бы его тут и прикончил, паршивое ведь семя…
Георгий остался твёрд. Парня увели в тыл, ещё полтора десятка раненых красных подняли на носилки подоспевшие санитары. На поле осталось лежать человек сорок. И тридцать коней. У казаков потерь не было.
Георгий продолжал изо всех сил отбивать натиск наползавших на его сердце жестокости и равнодушия. Как и его казаки, он прекрасно знал, что творили в захваченных станицах красные, знал, что есть даже какая-то кровавая бумажка от засевшего в Московском Кремле не то Ленина, не то Троцкого, или кого-то из их кагала, прямо предписывающая поголовно истреблять казаков1. Требуя от них милосердия к злейшему врагу, он требовал почти невозможного. Но понимал, что «белое дело» только оттого и «белое», что встало против зла, бесчеловечности, безбожия, дикости. А если белое знамя забрызгать кровью раненых и пленных врагов, будет ли оно по-прежнему белым?
Георгий стоял, молчал и кусал губы. Молчали и проходившие мимо казаки. Радость победы как-то быстро улетучилась от осознания того, что впереди будет новый бой, а потом ещё и ещё. Красных было слишком много.
А апрельское солнце продолжало ласково и милосердно обогревать и будить землю и всех её крохотных обитателей. Высоко в небе парил степной орёл. Позади поблёскивала широкая излучина Северского Донца, за которым Донская армия пережидала зиму, копила силы, чтобы вновь ринуться в наступление за освобождение казачьих земель. Степной ветерок опять ворошил надежды на возрождение.
Георгий очнулся от созерцания и побрёл за казаками. В глазах многих он увидел уважение, и это обнадёживало. Его чувство чужака потихоньку из него уходило, он старался сродниться со своими бойцами, понять их душу, их чаяния.
«В конце концов, ведь приходили на Дон когда-то беглые, и становились своими, отчего же мне в этом должны быть препятствия?» – так думал Георгий и потихоньку втягивался в казачий быт. Ловил себя на мысли, что ему нравится протяжное их пение, станичный говор… Но больше всего ему по душе было их спокойное чувство собственного достоинства. Отец как-то говорил, что такое чувство в Российской империи – удел в основном лишь дворянского сословия, однако у казаков оно вполне присутствовало, сочетаясь при этом порою с первобытной силой и жестокостью.
«Видимо, сама среда обитания, сама степь к этому располагает», – пытался размышлять Георгий, наблюдая краем глаза парение орла прямо над своей головой. «Орёл вот, птица благородная, но и хищная. Так и казаки…»
Ступенков задержался, дождался Георгия. Заглянул ему в глаза прямо из-под своих косматых бровей, улыбнулся щербатой улыбкой, так что на обветренном лбу собрались складки.
– Поздравляю, ваше благородие! Первый блин, то есть, бой – не комом вышел! Без потерь! Хороший знак! Казаки довольны. А что милосердие проявили, так ведь по-христиански ведь это, и благородно. Мы тут за войной, совсем об этом позабыли, я вот и к причастию уже месяц как не подходил, а проповедей год уже, почитай, не слышал… так что, не сумневайтесь!
Георгий пожал протянутую руку казака. На сердце полегчало, вернулась радость.
– Спасибо, Ступенков. Как думаешь, скоро одолеем красных?