— От Саадата хорошего не жди, — согласился Омур. — Многие недовольны, что он стал председателем аилсовета. Ведь с тех пор, как этот хитрец управляет аилом, появилось много разных налогов и поборов. Наших несчастных кляч гоняют на всякие работы. Что-то я не видел, чтобы забирали лошадей Шоорука и Бердибая. Наверное, и налогов они не платят.
— Кого же поддерживать Саадату, если не их? — сказал один из пеших.
— Местные начальники много говорят о равенстве, а сами держат сторону баев, — добавил второй.
— Раз байский сынок стал главой аилсовета, ясно, чью сторону он будет держать, — сказал Омур. — Ворон ворону глаз не выклюет.
Впереди из-за каменного выступа показался всадник. Соке всматривался, прищурив воспаленные глаза:
— Уж не сынок ли Саякбая к нам едет, Омуке?
— Да, это Сапарбай.
— Умный парень. Только он иногда поддерживает Саадата. Верно, Омуке?
— Саадат сладкими речами кого угодно проведет. Он обманывает хороших джигитов, которые стали бы работать для народа.
Слова Омура пришлись не по душе Иманбаю:
— Саадат тоже хочет добра беднякам, старается для нас.
— Если так, подожди, Имаке, — сказал Шарше с усмешкой, — может, Саадат осенью подкует твою Айсаралу?
Слова Шарше вызвали смех.
— Над чем вы так громко смеетесь? — спросил Сапарбай, подъехав ближе. Конь его тяжело дышал.
— Клячу нашего Имаке Айсаралу сейчас пасут сороки. А Саадат собирается осенью подковать ее, — ответил Шарше.
— О почтенный Соке! — воскликнул Сапарбай, не отвечая на шутку Шарше. — Кажется, вы не оставили в горах ни одной кислички?
— А твой отец, Сапаш, оставил хоть несколько сурков или барсуков на развод?
Шутка старика рассмешила Сапарбая:
— Вы выбрали самую сухую иву.
— Запасаюсь топливом на зиму, дорогой Сапаш.
— Ваша старуха, наверно, и зимы не заметит, до того ей будет тепло, когда сухая ива затрещит в железной печурке.
— А как же! Говорят, готовь шубу летом… Упустишь время — потом жалеть придется.
Соке выбрал пучок самых сочных хрустящих кисличек и протянул Сапарбаю:
— Так и быть, возьми, попробуй. Но скажи Саадату: если он и вправду хочет быть на стороне бедняков, пусть не подмазывается к баям, — это раз. И еще — пусть подкует Айсаралу нашего Иманбая.
Сапарбай взял кислички и, улыбаясь, ответил:
— Ладно, Соке, обязательно передам.
II
Солнце медленно заливало своим светом горы Ала-Тоо. Засверкали кюнгеи; уступая солнцу, тень переползала через реки в глубине ущелий, чтобы притаиться на противоположных склонах — тескеях. Из тюндуков юрт, стоящих по берегам горных речушек, начали виться голубые дымки. Хорошо одетые келин, заходя в каждую юрту, поздравляли хозяев с курбаном, просили их отведать вкусных праздничных яств, угощались сами.
Поляна у подножия горы Орток запружена народом. Лошади стоят поодаль, бьют друг друга копытами, кусаются, ржут. Собравшиеся сидят в семь рядов, обратившись лицом к кыбле. Мендирман ходит между рядами и выравнивает их, ударяя плеткой по коленям тех, кто выдвинулся вперед. В первом ряду, выделяясь среди остальных молящихся, как бараны-вожаки среди стада, расположились Шоорук, Бердибай и Карымшак. Несколько человек в белых чалмах сидят рядом с муллой. Зеленая чалма Барпы отличается и цветом и высотой, напоминая огромный котел.
Перед муллой постлана белая шаль, а на ней — пятерки, трешки, рубли, серебро, медяки.
Со всех сторон прибывают конные и пешие. И каждый бросает на шаль деньги — свою плату за молитву. Мулла и его помощники в белых чалмах, скосив глаза на деньги и воздев руки к небу, начинают шевелить губами, точно козы, жующие траву. Это они читают молитву и благословляют вновь прибывшего.
— А вот и несравненный Имаш! — воскликнул один из сидящих. — Смотрите, как он гарцует на своей Айсарале.
Невдалеке показался Иманбай. Он с беспечным видом сидел на голой спине своей клячи. В заднем ряду усилился шепот, раздался смех.
— У Айсаралы вся спина распухла, скоро горб вырастет.
— А Иманбаю и дела нет до этого, уселся, как сорока, на голом крупе бедной клячи.
— Почему он не оседлал эту дохлятину, ведь у него же была сбруя… Правда, она расползлась, как полы халата дервиша…
Иманбай остановился поодаль от привязанных лошадей и слез со своей Айсаралы. Собравшиеся продолжали оживленно переговариваться: