Грязный серый рассвет застал меня на главной улице Командоргарта. Даже в этот ранний час по ней уже спешил торопливый рабочий люд, проезжали чопорные кареты, сновали карманники. На меня никто не обращал внимания, да я и само шло, уставившись в мостовую, пока внезапный торжественный перезвон не обрушился на мои уши, полностью заворожив меня. И это было только начало – перезвону колоколов пришёл на смену орган и хор.
Я никогда не слышало столь величественной, божественной музыки! Сначала я подумало, что она снизошла на город с небес, из космических далей, но её источник был гораздо ближе. Улица вывела меня к второй по величине городской площади, на противоположной стороне которой вознёс свои сияющие башни Великий Командоргартский Собор. Моя душа, переполненная стремлением к прекрасному, с непреодолимой силой повлекла меня к нему.
Так я и предстало перед церковниками: маленький восторженный бродяжка, до слёз поражённый красотой собора и благозвучностью пения хора мальчиков. Я даже не попросило еды. Краснея и запинаясь, я просило позволения петь вместе с ними. Умилённые этим порывом, служители решили зачислить меня в хор, если я пройду прослушивание.
Я было испугано оказанным мне вниманием и, к тому же, никогда прежде не пело. Под аккомпанемент клавесина я извлекло из себя сиплый простуженный писк и съёжилось, уверенное в том, что меня тот час же вытолкают эти люди в странных одеждах, так пристально уставившиеся на меня. Но один из них принёс мне кружку горячего бульона, показавшегося райским лакомством, терпеливо дождался, пока я допью его и затем предложил попробовать ещё раз. Заиграл клавесин. Лиловые, малиновые, золотые пятна света от витражей закружились у меня перед глазами. Поэтому я закрыло глаза, чтобы окончательно не потерять голову. А потом я запело. В моей песне не было слов, но она была полна плачем бесконечных вьюг и холодом одиночества, пылом обид и наивным стремлением к жизни. Грустной была моя песнь, но когда я осмелилось открыть глаза, то увидело на лицах людей вокруг меня неподдельное восхищение.
Так я стало мальчиком-хористом. Да, в хор брали только мальчиков, поэтому маятник моей судьбы вновь качнулся к этому полу. Но небольшое притворство совсем не доставляло мне труда и окупалось многократно. Среди хористов было много сирот, но содержали нас гораздо лучше чем детей в приюте. В маленьких скромно обставленных кельях нас селили по двое. Кормили досыта, а в свободное от репетиций время можно было беспрепятственно пойти гулять по городу. Я не сдружилось ни с одним из ребят, но не чувствовало себя одиноким, ведь теперь в моей жизни появилась музыка. Я репетировало очень усердно, так что даже строгий наставник почти не цеплялся ко мне. Мне нравилось такое житьё, и я рассчитывало, что проведу в хоре несколько лет, пока у меня не начнёт ломаться голос. После этого я не смогло бы больше петь в хоре мальчиков, но к тому времени я успею придумать, как жить дальше.
Помимо пения нас учили читать по церковным книгам – восходящая империя всеми способами пыталась распространить новую искусственную религию, вместо местечковых шаманских верований. Читать я научилось быстро, но в книгах, к которым мы имели доступ, были сплошные нравоучения, поэтому их содержание не задерживалось надолго в моей голове. Я даже не вдумывалось в слова гимнов и песнопений, которые пело вместе с хором. О чём угодно можно спеть так, чтобы это звучало красиво, а звучание мелодии для меня было единственно важным.
Шли недели и месяцы, меня всё больше выделяли среди остальных мальчиков. Во время выступлений мы стояли не хаотично: похожие голоса были сгруппированы в отдельные небольшие группы. Нашей группе, где мой голос доминировал, всё чаще давали исполнять части произведений без подпевки остального хора. И наконец, мне предложили спеть соло. Я было польщено, но при том и очень взволновано, репетировало с удвоенным усердием, а в ночь перед выступлением не смогло сомкнуть глаз.
Первая часть службы закончилась, наступила пора нашего выступления. На этот раз я должно было выйти отдельно от всех, чтобы усилить впечатление. Выходя на хоры, я чуть не потеряло сознание: голова закружилась, и толпу прихожан словно тюлем отгородила серая обморочная пелена. Усилием воли я удержалось на ногах и взошло на отведённое мне небольшое возвышение. Люди внизу удивлённо зашептались. «Такую мелюзгу разве расслышишь?» - краем уха услышало я.