— Хорошо, — размеренно произнес он, — то, что ты сказал сейчас, можно назвать только оскорблением райкома партии. Старый партиец! На сегодня разговор окончен, можешь идти. Поговорим на бюро, — и не выдержал, сорвался, уже в спину Трубецкому крикнул: — Райком оскорблять — за такое из партии полетишь!
— Из партии? — Трубецкого словно подбросило, он сделал шаг от двери, за ручку которой было взялся. — Нет, Федор Алексеевич, шалишь! Думаешь, припишешь антипартийные разговоры Трубецкому, зажмешь рот — твое неумение руководить никто не заметит? Не выйдет!
Они стояли друг против друга: один — рослый, плечистый, хромовые сапоги тяжело давят крашеные половицы, другой — низенький, плотный, упрямо выставивший лоб.
— Что ты сказал? Тобой прикрываю свои грехи?
— Так получается…
И Трубецкой с тем же отчужденно холодным выражением лица прошел мимо секретарши и машинисток.
Из окна Паникратов увидел, как он выскочил на улицу, столкнулся с Родневым и, возмущенно жестикулируя, начал рассказывать.
Роднев серьезно и сдержанно его слушал.
У Паникратова сжались кулаки. «Сейчас пойдет звонить на всех углах. Забыл, видать, Чугункова Матвея?»
Матвея Чугункова, председателя колхоза «Искра», исключили из партии в сорок четвертом году, как раз в то время, когда Паникратов только что начал работать первым секретарем. Колхоз Чугункова был крепкий, а с крепких крепче и спрашивали. Не до излишеств, когда идет война. Но Чугунков кричал на совещаниях, взбудоражил колхозников: мы, мол, за всех не ответчики, пусть другие сдают; план выполнили, и хватит. Не обошлось тоже без нападок на райком, на секретаря. Паникратов настоял: исключить Чугункова из партии. И его поддержали, Трубецкой сам тогда поддерживал, а теперь забыл, зазнался! Что ж, пусть вспомнит…
На следующей неделе председатель колхоза имени Чапаева был вызван на бюро райкома.
16
Как всегда, привычно, с уверенной хозяйской строгостью Паникратов руководил заседанием бюро.
Второй секретарь райкома Николай Сочнев, повернув открытое, румяное лицо к Трубецкому, разрубая воздух ребром ладони, говорил:
— Ты оскорбил райком, ты бросил оскорбление Паникратову. А секретаря райкома Паникратова знают все. Не только в районе — правительство в годы войны отметило его работу! Зря ордена не дают, Алексей Семенович!
Трубецкой, напряженно вытянувшись, все время порывался вскочить. Наконец, не выдержал, крикнул:
— Для тебя Паникратов — божок! Под его крылышком вырос!
— Да, я знал Паникратова еще комсоргом леспромхоза, знал его секретарем райкома комсомола!.. Не под крылышком вырос, а под его руководством, и горжусь этим!
Роднев каждый раз, когда Трубецкой возмущенно вскакивал, досадливо морщился.
— Прошу слова. — Заведующий райсельхозотделом Мурашев, высокий, полнотелый, с выдающейся вперед мощной грудью, пошевелился в кресле. — Меня возмущает поведение Трубецкого и здесь… хочу сказать — на бюро, и вообще. — Мурашев неопределенным жестом объяснил, что значит «вообще». — Зазнался, чуть ли не министром себя почувствовал. Ты, дорогой товарищ Трубецкой, превратился в склочника. Да, брат. И не гляди сердито, выслушай правду в глаза, имей смелость…
И Трубецкой снова не мог удержаться, вскочил.
— Смелость! Не тебе, Николай Анисимович, говорить! Сам — на задних лапках перед Паникратовым! А еще — «имей смелость»!
— Товарищ Трубецкой! Сколько раз предупреждать? — Паникратов поднялся. — Вчера обругал и выгнал из колхоза представителя райкома, нагрубил секретарю, сегодня оскорбляет членов бюро.
Трубецкой махнул рукой:
— Валите одно к одному!
Мурашев, не глядя в сторону Трубецкого, как бы говоря всем своим видом: «Не стоит оскорбляться, товарищи», веско закончил:
— Я поддерживаю предложение Федора Алексеевича и Сочнева. Трубецкому не место в партии!
— Нельзя же так. Ну, погорячился человек, ну, зарвался, но нельзя же сразу рубить! — директор МТС Данила Грубов сердито повернул коротко остриженную голову в сторону Паникратова. — Пробросаешься такими людьми, Федор. Немного у нас Трубецких в районе. Да и все ли неправильно говорил Трубецкой? Прислушиваться надо. А мы, как мыши на куль муки, со всех сторон на него напали…
Мурашев, уже давно развалившийся в кресле, вновь зашевелился.
— Данила Степанович, пойми, ведь тем и опасен Трубецкой, что таких немного. С него берут пример. Что же получится, если дать поблажку? — Мурашев говорил мягко, ему было хорошо известно, что Паникратов всегда считается с мнением Грубова. Они — старые друзья, оба из первых в районе трактористов, когда-то перепахивали на неуклюжих «фордзонах» единоличные полоски под колхозные поля.